Алекс не стал тратить ни секунды на размышления о том, каковы могут быть их намерения. Он вдавил педаль газа в пол, врубил сирену и маячки и сорвался в сторону тупика.
Офицер надеялся, что вид и звук патрульной машины остановит толпу. Хотя бы на время. Однако когда Алекс с визгом затормозил перед своим домом, никто даже не обратил на него внимания.
Полицейский открыл дверь и бросился через переднюю лужайку к дому. Второй раз за день он достал оружие, и второй раз за день у него возникло жуткое ощущение, что никакие его слова не смогут повлиять на присутствующих.
Толпа медленно и решительно двигалась вперед: взгляды пустые, на залитых светом факелов лицах читается та же тупая злоба, что и у людей на ярмарке.
Алекс услышал, как за его спиной открылась дверь.
– Алехандро! – выкрикнула София. – Не подходи к ним!
– Соф, хватай детей и беги прочь из дома через заднюю дверь. Идите к Карен.
– Я никуда не пойду, – она встала бок о бок с мужем.
Полицейский не сводил взгляда с надвигающейся толпы, но краем глаза различил, что София держит в руках большие садовые вилы.
Во главе строя Алекс заметил миссис Шнайдер.
Естественно. Старая Расистка помирала от желания предать нас огню с первого же нашего дня тут.
С мрачной улыбкой Алекс мысленно добавил: «Лучше бы ей не попадаться Софии под руку, а то ей башку проломят».
– Никому не двигаться – стрелять буду! – офицер навел дуло пистолета на ногу старухи. Она выступала главным зачинщиком – в этом полицейский был совершенно уверен. И если остановится она, остальные последуют за ней.
Впрочем, не факт. Никогда прежде Алекс не чувствовал себя таким беспомощным, не ощущал так ясно, что здесь у него нет никакой власти. У мужчины возникло странное ощущение, что, даже если перестрелять всех в толпе, люди просто поднимутся и продолжат движение как ни в чем не бывало.
В глазах присутствующих он не был офицером полиции. Он был «грязным мексикашкой», чужаком. И дело не в нем одном. Семья Алекса: брат и невестка, дети и племянник – сейчас находятся в доме, который толпа собирается поджечь. Их не считают за людей.
Алекс услышал, как что-то бряцнуло о стену дома, и на мгновение перевел взгляд с толпы. Его брат разматывал садовый шланг.
– Гениально, – пробормотал про себя полицейский, после чего прогремел: – Это последнее предупреждение.
У него револьвер, так что застрелить всех не получится, даже если попытаться.
Но миссис Шнайдер я застрелить хочу, правда хочу.
Она была всего в паре шагов.
– Алехандро! – крикнула София.
Он нажал на спусковой крючок.
Пуля вошла миссис Шнайдер между ступней и щиколоткой. Алекс прицелился аккуратно: чтобы не задеть жизненно важные органы или крупные сосуды, хотя, вероятно, при ее-то хрупких старушечьих костях что-то все равно сломало.
Миссис Шнайдер запнулась и вскрикнула, но шагать вперед не прекратила, несмотря на появившуюся хромоту. Глаза ее пылали ненавистью, а факел в руках – убийственным огнем.
Неожиданно Алекс почувствовал, что на голову ему капает холодная вода: Эд включил шланг. Мужчина направил струю над головами Алекса и Софии, целясь в ближайший ряд незваных гостей.
Некоторые факелы заморгали и погасли, но люди все равно продолжили неумолимо двигаться вперед.
София покрепче перехватила вилы и повернулась боком, будто игрок в бейсбол, готовый принять подачу. На головы лилась вода – Эд пытался затушить оставшиеся факелы.
Слева от Алекса что-то пошевелилось: какая-то маленькая тень, а за ней другая.
На лужайку шагнул Дэвид Ди Муччи. Заслышав крик Карен «Дэвид!», полицейский тут же вернул пистолет обратно в кобуру. Еще не хватало случайно застрелить ребенка. Алекс протянул руку к мальчику, пытаясь схватить его и увести в сторону, чтобы он не пострадал.
– Стойте, – приказал Дэвид толпе.
Все встали. Многие слегка покачивались из стороны в сторону, как одуванчики на летнем ветерке. Алекс заметил, что, в отличие от толпы на ярмарке, эти люди так и не осознали, где они и что делают. Их лица оставались пугающе пустыми.
– Никакого огня, – проговорил Дэвид.
Последние факелы погасли, будто какой-то гигант задул свечки на праздничном торте.
– Какого?.. – протянул Эд. Струя воды резко оборвалась.
Миссис Шнайдер смотрела на Дэвида так, будто видела его впервые в жизни.
– Ты один из них, – прошипела старуха. – Один из ведьм.
– Идите домой.
Алексу показалось, что Дэвид испускает какое-то сияние, будто слабое люминесцентное свечение.
Люди развернулись и, шаркая ногами, разбрелись в темноте; кто-то продолжал тащить за собой погасшие факелы. «Похожи на детей, которых позвали домой ужинать в самый разгар игры», – подумал Алекс.
Однако миссис Шнайдер никуда не ушла. Ее гнев просто нашел новую цель: с семейства Лопезов на маленького мальчика, который глядел прямо на нее без страха.
– Это ты виноват, – процедила старуха. Она опиралась на факел, как на трость, чтобы не переносить вес на простреленную Алексом ногу.
Никто не шевельнулся. Кажется, никто и не мог пошевелиться.
– Это все ты и твоя семейка, и проклятие, которое вы наложили на город, – изо рта миссис Шнайдер вниз по подбородку текла слюна – яд, который она копила внутри, изливался наружу.
Проклятие? Поэтому девочки умирают? Поэтому происходит вся эта безумная хрень? Мне надо что-то предпринять. Надо арестовать эту сумасшедшую старуху, пока она не сделала Дэвиду больно.
Но ноги были словно прикованы к земле. В воздухе пульсировала энергия, как когда перед штормом начинает пахнуть грозой.
– Все закончится, если избавиться от этих чужаков! – завопила миссис Шнайдер, указывая свободной рукой на Алекса и Софию. – Когда их не будет, мы сможем снова забыть, как раньше.
– Нет, – отрезал Дэвид. Его голос звучал низко и отдавался эхом. – Вы больше не забудете. И вы, и все остальные будете помнить.
Пальцы старухи изогнулись, как когти. С воплем она занесла руку над Дэвидом.
Карен Ди Муччи выскочила из темноты и ударила миссис Шнайдер по лицу.
Старуха упала на спину, как падает поваленное лесорубом дерево. Она так и осталась лежать на земле, корчась и извиваясь, лицо ее исказили рыдания.
– Я просто хотела, чтобы все кончилось, – всхлипнула она. – Просто хотела, чтобы все стало, как раньше.
– Как раньше не будет, – проговорил Дэвид и протянул ручки к маме.
Карен подняла сына, и Алекс заметил, что на ее лице написано ровно такое же непонимание, которое испытывал он сам.
