– А вы знаете, Игорь Викторович, – смеясь сказал мне он, – десять лет назад обстоятельства сложились так, что мою семью удалили от двора тогда еще цесаревича Павла Петровича. Мы отправились в Баварию, где меня поместили в пансион в Байрейте. И там меня мои местные сверстники прозвали «русским». Да я и сам себя чувствовал больше русским, чем немцем. Я заставил всех уважать имя своей нации. По субботам мы устраивали в пансионе потасовки между двумя «армиями», причем та, которую я возглавил, тоже стала называться «русской».
Моя репутация стала ужасом для уличных проказников, которые каждый раз, когда представлялся случай, нападали на учеников нашего пансиона и были во множестве стычек биты молодежью под моим командованием. Мое тело, покрытое шишками и ранами, являлось гарантией моих подвигов, а телесные наказания, которые я получал за эти акции, только воспаляли мое мужество и прибавляли мне силы. Апогеем моей славы стала дуэль с учеником из Эрлангена, против которого, в возрасте всего тринадцати лет, я дрался на саблях. Все прусские офицеры гарнизона стали на мою сторону и много меня чествовали: на балу я получил щелчок и ответил пощёчиной. Три года происходили эти упражнения, которые укрепили мое здоровье и сформировали мой характер.
– Александр, – ответил я, – нам хорошо известно, кем вы стали в нашем будущем. Надеюсь, что и в этом мире вы честно и храбро будете служить России! Но, друзья мои, хочу обратить ваше внимание на то, что сейчас мы проезжаем через места, где в 1941 году русские войска остановили наступавшую на Ленинград – так тогда назывался Санкт-Петербург – немецкую армию. Ненадолго, правда, остановили, но все же… Земля здесь полита кровью ее защитников.
– Я слыхал про Великую войну, которую вела Россия в середине XX века с германскими войсками, – задумчиво произнес Бенкендорф. – Только скажите мне, Игорь Викторович, как так получилось, что два народа, столь близкие друг другу по духу, сошлись в битве не на жизнь, а на смерть?
Слова поручика заставили меня задуматься. Если я начну рассказывать всю предысторию Второй мировой войны, то это займет очень много времени. Хотя путь нам предстоит дальний, и можно будет провести своего рода «ликбез» по истории XIX – XX веков для моих благодарных слушателей.
– Видишь ли, Александр, – начал я, – в нашей истории через семьдесят лет Германия станет единым государством. И произойдет это, как сказал один из главных участников сего процесса, с помощью «железа и крови».
– За объединение Германии пришлось воевать? – спросил Евгений Вюртембергский.
– Пришлось, – кивнул я. – Сначала с Данией, у которой Пруссия, возглавившая процесс объединения, отобрала Шлезвиг и Гольштейн, а потом с Австрией и Францией.
– И что Пруссия получила в результате этих войн? – поинтересовался Бенкендорф.
– Пруссия сделала Австрию своим сателлитом, а у побежденной Франции отобрали Эльзас и Лотарингию. Прусские войска вошли в Париж, а в Версале главы всех германских государств в 1871 году объявили короля Пруссии Вильгельма I, внука нынешнего Фридриха Вильгельма III, императором Германии. Так на свет появилась новая империя.
– А что произошло с Вюртембергом? – спросил юный герцог.
– В нашей истории в 1806 году герцог Фридрих II с соизволения императора Франции Наполеона Бонапарта станет королем.
– Вот как… – покачал головой Евгений. – Впрочем, я принадлежу к силезской ветви герцогов Вюртемберг-ских. Скажите, Игорь Викторович, а Силезия тоже войдет в состав Германской империи?
– Войдет. Только в конечном итоге она окажется во вновь созданном польском государстве. И ваш любимый Эльс станет называться Олесницей. Так что, Евгений, становитесь побыстрее русским. Наша матушка Россия имеет свойство вбирать в себя представителей многих народов, которые буквально в следующих поколениях становятся большими русскими, чем сами русские.
– Да-да, именно так, – кивнул Бенкендорф. – Со мной случилось нечто подобное.
Мы рассмеялись и стали смотреть в окно, любуясь красотами природы. День выдался на удивление теплым и солнечным. Лошади, хорошо отдохнувшие в Луге, весело бежали по дороге, ведущей в сторону Пскова. Там мы собираемся отдохнуть денек и двинуться дальше. Мы поддерживаем связь по радиостанции с Петербургом. Для этого на кратких остановках мои ребята закидывают на ближайшее дерево у дороги антенну и начинают колдовать с рацией. Мои «немцы» и граф Ростопчин с любопытством наблюдают за их манипуляциями. Они до сих пор не могут привыкнуть к тому, что с помощью некоей «говорящей коробки» можно услышать голос императора или нашего Васильевича. Прочие же свидетели обычного для нас сеанса радиосвязи с испуганными лицами крестились и бормотали молитвы.
Событий особо важных в Питере не произошло, если не считать непонятной движухи среди столичной знати. Похоже, что до нее дошли слухи о нашем посольстве, и многим не понравилось то, что Павел решил создать союз с Бонапартом. Для инглизированной части высшего света более предпочтительным был бы союз с Лондоном. Пусть русские убивают французов за британские интересы. Англичане за это подкинут своим сторонникам немало полновесных гиней. Да и коммерсанты из Туманного Альбиона с большим удовольствием купят заготовленные русскими помещиками и купцами лес, пеньку и прочие столь необходимые Англии товары.
Смеркалось. Мы остановились на ночлег в Лудо-ни – небольшой деревне, где местный староста должен был обеспечить нас кровом, а лошадей наших кормом. Удобства, конечно, были далеко не пятизвездочные, но мне доводилось спать и в спальном мешке под открытым небом. Заснул я как убитый. Мне приснился Бонапарт, почему-то одетый не в свой излюбленный костюм – треуголку и серый походный сюртук, а в партикулярное платье и простонародный картуз. К чему бы это?
14 (26 мая) 1801 года.
Санкт-Петербург. Михайловский замок.
Дарья Иванова, русская амазонка
Эх, скучно все-таки, когда вокруг не стреляют, не машут кинжалами и саблями, словом, когда дни похожи один на другой, и не надо озираться по сторонам, ожидая какой-нибудь подлянки. Часть наших ребят уехала на встречу с посланцами Наполеона, часть обучала здешних бандоловов, натаскивая их в искусстве членовредительства. Папа с дядей Димой занимались с Кулибиным проектированием парохода – корабля, который для здешнего народа станет высшим достижением инженерной мысли.
Ну а я, проведя пару лекций по экономике с раненым Рязановым, заскучала. Мне вдруг вспомнился наш университет, ребята из группы и даже нелюбимые преподы, которые сейчас казались милыми и хорошими людьми. Я чуть было не всплакнула с тоски. Но, подумав, что с красным носом и заплаканными глазами я изрядно подпорчу свой имидж «кавалерист-девицы», которой море по колено, взяла себя в руки и стала раздумывать, чем бы заняться.
Василий Васильевич предложил мне поработать с «панночкой» – так шутники «градусники» прозвали полячку по имени Барбара, пойманную вместе с развеселой шведско-польско-английской компанией. Это именно они чуть было не отправили к праотцам господина Резанова, при этом собирались отловить кого-нибудь из нас. Император Павел решил проявить милосердие и не отправлять Барбару в каталажку. Не знаю, какие у него были планы относительно этой девицы, но по его августейшему повелению полячку было велено содержать не под замком, а среди вольных людей, впрочем, не спуская с нее глаз. Павел взял с нее слово, что она не будет пытаться сбежать, но я знала, что полякам верить нельзя – они соврут, недорого возьмут.
