Всю первую неделю она пролежала в постели, уверенная, что вернется на работу до того, как потребуется справка от врача. Но так не получилось. Оказалось, невозможно работать, когда мозг зациклен и в голове постоянно прокручиваются сценарии катастрофы. Она начала проверять, выключила ли плиту, не оставила ли свечи без присмотра. Неважно, что она не готовит еду и не пользуется свечами — ей приходилось проверять это по несколько раз подряд. Она не доверяла своим органам чувств. Проверяла замок на двери, цепочку, плиту, потом опять замок и так без конца, до полного изнеможения. В детстве у нее случались периоды таких навязчивых состояний. Ей обязательно надо было потрогать стопку товаров в магазине, дважды топнуть ногой каждый раз, переступая порог и считать окружающие предметы вслух.
«Перестань! — говорила ей Бетти. — Хватит! Да перестань уже!»
Но Чарли не могла перестать — если бы она не послушалась навязчивых мыслей, Бетти умерла бы.
«Ты должна бы догадаться, что это не так, — заявила Бетти, когда Чарли попыталась ей объяснить. — Чарлин, ты же умная девочка. Ты ведь понимаешь, что не можешь повлиять на жизнь и смерть, стукая по пакету с молоком?»
Но навязчивые мысли с умом никак не связаны, теперь Чарли это знала. И со знаниями, видимо, тоже. К этому выводу она пришла, когда попыталась исцелить саму себя — и обнаружила, как это трудно.
— Так зачем эта полупауза? — спросил Грегер.
— Это так называемый «Проект «точка с запятой»
[5]», — объяснила она.
— Об этом следует знать?
— Необязательно. Мне кажется, этим больше занимается молодежь. Это обозначает предложение, которое ты мог бы закончить, но вместо этого делаешь полупаузу, прежде чем продолжить. Предложение — это жизнь, а автор — ты сам. Звучит просто, — добавила она, осознав, как хромает ее рассуждение. — Принять решение не так-то просто. Собственная воля очень ограниченна, особенно под влиянием депрессии. Если это удается, то скорее потому, что просто повезло.
Поскольку она произнесла это вслух, Грегер попросил ее развить эту мысль. Так она и поступила и заговорила о том, как опасно возлагать слишком большую ответственность на человека, который болен, — то, что часто говорят людям, страдающим депрессией или раком, дескать, нужно бороться и быть сильным. Это значит возлагать на индивида слишком большую ответственность. Болезнь никак не связана с силой воли или личностью.
— Стало быть, ты больше веришь в удачу, чем в свободную волю? — спросил Грегер.
Чарли открыла было рот, желая сказать нечто умное, но ее мозг устал и мысли затуманились. Позади долгий день.
— Одно другого не исключает, — ответила она. — И еще многое зависит от того, что имеется в виду под удачей, какое определение дать этому понятию.
— А какое ты даешь определение? — спросил Грегер.
— Я думаю, что человеку повезло, если он родился в ситуации, где может быть свободным и найти себя. Повезло, если у тебя гены, позволяющие тебе становиться лучше других в каких-то вещах, повезло, если на тебя не свалились болезни и прочие ужасы.
— Строго говоря, ты считаешь, что все зависит от везения?
— Да, — ответила Чарли, осознав, что хотела сказать именно это.
— Стало быть, ты считаешь, что человек не наделен свободной волей?
— Я смотрю на это немного иначе.
— Но если сделать логические выводы из твоих слов, то именно так и получается.
— А ты сам как думаешь? — спросила Чарли. Ее забавляло, что он с ней спорил, что ей приходилось находить верные слова.
— Я хочу верить, что мы можем сами взять в руки собственную жизнь, что у нас есть власть создать себе такую жизнь, какую мы хотим.
— Даже если нам не повезло родиться с мозгами, не очень приспособленными для принятия мудрых решений? — спросила Чарли. — И как тогда ты объяснишь все то, что происходит в мире? — продолжала она. — Думаешь, людям нравится попрошайничать на улицах, впадать в зависимость от наркотиков, продавать свое тело, голодать, страдать в одиночестве — думаешь, они сами это выбрали?
— Я же не сказал, что я так думаю, — возразил Грегер, — я сказал, что хочу верить. Это большая разница.
— Но я не спрашивала, во что ты хочешь верить. Я спрашивала, что ты думаешь.
— Это правда, — ответил Грегер и беспомощно улыбнулся. — Черт его знает, что я обо всем этом думаю — только то, что все это очень запутанно.
— Тогда мы с тобой единодушны, — кивнула Чарли. — В том, что все запутанно.
Она отпила большой глоток пива. Вкус восхитительный.
У Грегера зазвонил телефон. Он извинился и вышел.
Чарли отпила еще глоток пива, на минутку прикрыла глаза — и вот он снова здесь, незнакомец в кожаной куртке. Она падает, он помогает ей подняться. Кто это смеется? Его лицо… лица у него нет. Он безликий.
— Чарли? — окликнул ее Грегер. — С тобой все в порядке?
— Да.
— Точно? Что-то непохоже.
— Да все хорошо, — ответила Чарли и, увидев, что он сомневается, добавила:
— Ты из тех, кто думает, что может разгадать другого человека после нескольких минут знакомства?
— Ты как будто возмущена, — отметил Грегер. — Тебя обычно разгадывают неправильно?
— Я не возмущена, но — да, случалось, что меня считывали неправильно.
— Я не пытался тебя разгадать, мне просто показалось, что у тебя… какой-то грустный вид. Ну ладно, давай я попробую еще раз.
Чарли сказала, что она ему верит, что не нужно ничего доказывать, но Грегер настаивал, и, в конце концов, она сдалась. Но если окажется, что он наслушался о ней сплетен коллег, то она сразу же его разоблачит.
— А почему коллеги должны о тебе сплетничать? — спросил Грегер.
— На работе всегда обо всех ходят сплетни, — ответила Чарли. — Не только обо мне.
— Хотя кое-что все же сходится, — с улыбкой ответил Грегер.
— А именно?
— Говорят, что ты молниеносно соображаешь.
— Да брось.
— Я серьезно, — сказал Грегер. — Но позволь мне сделать собственную попытку проанализировать тебя.
— Валяй, — вздохнула Чарли. Ей казалось, что в сложившейся ситуации заниматься такими вещами — верх нелепости, однако она знала, что мозгу надо иногда отключиться, чтобы потом снова заработать на полную мощность.
— Ты не любишь много есть, — начал Грегер.
— Неправильно. Я люблю и поесть, и выпить.
— По тебе не скажешь.
