— Ты должна была сразу рассказать, — упрекнула ее Чарли. — Сразу сказать нам все, как есть.
— Понимаю, — пробормотала Амина. — Мне очень жаль.
— Как фамилия Касима? — спросила Чарли.
— Фардоса. Касим Фардоса.
— У тебя есть его номер телефона?
— Да, но он только что уехал к своим родственникам в Данию, и теперь я сама не могу до него дозвониться. Мне очень тревожно, что он… он не совсем в себе.
— Мне нужен его номер.
— Да-да.
Амина достала телефон и продиктовала номер.
— Ты можешь показать сообщение, которое он тебе послал? — спросила Чарли.
— Я его удалила, — ответила Амина. — Не хотела, чтобы Джамал…
— Он ревнует?
— Нет, но это выглядело бы странно. Но я звонила Касиму, когда ехала к нему. Этот звонок сохранился.
Она потыкала в телефон и показала исходящий звонок в то самое время.
— Прости, — повторила Амина. — Что теперь? Я имею в виду — что будет со мной?
— Мы проверим, соответствуют ли твои слова истине, — ответила Чарли.
— Что-нибудь еще? — спросила Амина и огляделась. — Мне нужно закончить.
Когда они вышли из комнаты, Чарли бросила через приоткрытую дверь взгляд в спальню. Тут она замерла и почувствовала, как сердце забилось чаще — там, в ногах двуспальной кровати, стояла белая колыбелька.
Сара
Марианна уехала к своей старенькой больной маме и взяла с собой Пикколо. Мама уже была при смерти, но, видимо, отказывалась умирать, потому что Марианна все не возвращалась. Теперь ее роль взяли на себя Эмили и Франс.
Пока Марианна в отъезде, мы могли спускаться в подвал каждую ночь. Теперь мы уже не рассказывали о самих себе, а запоем читали письма сумасшедших.
Среди них был Орвар, который писал, что за ним все время следят, что повсюду подслушивающие устройства, а в вентиляции ядовитый дым. Или Вивианна, которая дрожащими руками, не делая пропусков между словами, умоляла разных членов семьи забрать ее: «пожалуйстазаберименядомой».
И еще та мама, которая писала своей дочери. Она писала больше всех и, хотя порой речь шла о мышиной семье в человеческой одежде или главном враче верхом на лебеде, в ее письмах сквозило что-то настоящее — горе и тоска по дочерям.
— Послушайте вот это, — сказала Лу и стала читать вслух:
«Мы сидели на скамейке у павильона, и я сказала Флоре, что вот она идет. Вот моя дочь. А потом… потом я увидела ребенка у тебя на руках. Ты несла сестренку. Она вернулась.
Я вовсе не хотела тебя пугать. Не хотела отбирать у тебя малышку. Просто хотела подержать ее немного. Так давно я об этом мечтала».
— У нее глюки, — заявила Никки. — Нет, ну правда, она же сама писала, что малышка умерла.
— Да прекрати перебивать, черт подери! — воскликнула Лу. — Дай мне дочитать до конца.
— Конечно, — откликнулась Никки. — Просто мне показалось, что это странно. Продолжай.
«Я сказала Флоре, что мне нужна помощь, потому что я видела вас так ясно, что готова была подбежать и прикоснуться к вам. Но Флора тоже вас видела. Она видела вас так же ясно, как и я.
Я не хотела вас пугать. Просто так обрадовалась, что обе мои девочки пришли ко мне. Случилось то, о чем я мечтала… целую вечность. Я не хотела отбирать у тебя малышку, я просто хотела подержать ее… но тут появился Эденстам с целой армией белых халатов, и меня увели от вас».
— Тьфу ты черт, — горько сказала Лу. — Как же так можно, а?
— Ты что, уходишь? — спросила я, когда она поднялась.
Лу сказала, что ей нужна передышка, что я могу читать дальше, если хочу.
Я взяла письмо и стала читать вслух.
«Эденстам говорит, что должно пройти время, прежде чем ты приедешь снова. Он говорит, что визиты отдаляют мое выздоровление. А вашу фотографию, которую мне прислали… я не могу оставить ее себе, потому что от нее я плачу, поэтому я посылаю ее обратно. Не знаю, что еще я могу с ней сделать».
— Как грустно! — проговорила Лу, которая, сделав круг по комнате, остановилась у меня за спиной.
— Дай посмотреть, — сказала она, когда я достала фотографию.
Я протянула ей снимок, не взглянув на него сама.
— Тут написано «мать и дочь», — сказала Лу. — Может быть, это был не ее ребенок, а внучка? Это отчасти объясняет…
— Дай другим посмотреть, — велела Никки. Фотография пошла по кругу. Когда она дошла до меня, я увидела, что она снята в диком заросшем саду. На снимке была изображена молодая женщина с младенцем на руках.
— Она не может быть мамой, — сказала Никки, наклонившись над фотографией у меня в руках. — Она сама как ребенок.
— Вовсе нет, — возразила Лу. — Она выглядит как мама. Это видно по глазам.
— Разве такое видно по глазам? — спросила Никки.
Лу не удостоила ее ответом.
Я спросила, все ли с ней в порядке, и она ответила, что человек не может быть в порядке, когда его оторвали от семьи, что никто из нас не в порядке.
Я кивнула — наверное, она права.
— Скоро я поеду к ней, — сказала Лу. — Возьму машину и свалю к маме. Кто со мной?
Она оглядела группу.
— Я тоже с тобой, — сказала я. — Мне ведь надо с ней познакомиться.
— Спасибо, — сказала мне Лу. — На тебя можно положиться.
Она снова перевела взгляд на стопку писем.
— Почему эти твари не отослали ее письма? — спросила она. — Неужели так сложно отправить письма тех, кто совершенно оторван от мира в таком жутком месте?
— Может быть, у них были причины? — предположила я.
— Какие такие гребаные причины? — рассердилась Лу. — Что в этих письмах такого опасного? Дочери важно было это прочесть. Никки, у тебя есть покурить?
Никки кивнула и протянула ей пачку «Мальборо».
Лу закурила и сделала три глубокие затяжки.
— Маму нельзя разлучать с ребенком, — сказала она. — Это против законов природы. Против всего.
Я подумала о своей маме, которая без всяких проблем нарушала эти самые законы.
Лу продолжала объяснять, что все же их нельзя разлучить совсем, потому что они все равно связаны — мать и дитя. Хотя они врозь во времени и пространстве, ничто не может этого изменить — они одно целое.
30
Мадлен Сведин сидела в помещении для допросов полицейского участка, и Чарли констатировала, что теперь она гораздо больше напоминает тот образ, который транслировала в социальные сети. Молодая женщина, похожая на девочку с косичками и в длинном платье, исчезла. Теперь на ней были узкие облегающие джинсы, лицо тщательно накрашено.
