Константин Сергеевич молча кивнул.
– Даже не похоронить толком…
Покачал головой, вздохнул, надел фуражку.
– Идёмте, мальчики, – сказал необычно мягко. – С этим надо кончать… пока люди русские друг друга совсем не перебили…
Бронепоезд тронулся; путепровод скрылся во тьме. До Балтийского вокзала оставалось всего ничего.
– Что там было, Константин Сергеевич? – осведомился кто-то из штабных.
– Ничего особенного, господа, трое убитых. Остальные, если и были, разбежались. Отличительный знак – красная лента наискосок на головном уборе, – Две Мишени говорил нарочито отрывисто и ни словом не упомянул о том, что одна из погибших – женщина.
– Красная полоса наискось – то есть рабочие дружины, – кивнул поручик. – Умно…
– Значит, столица таки в их руках, – тяжело вздохнул подполковник Чернявин, начальник третьей роты. – Не врали, гады…
– В их руках могут оказаться только заводские кварталы, Василий Юльевич, – возразил Аристов. – Центр же, с правительственными учреждениями, Арсеналом, дворцом, министерствами, Генеральным штабом…
– Надейся на лучшее, готовься к худшему, Константин Сергеевич.
Полковник ничего не ответил.
– Скоро всё узнаем, – посулил поручик из своей башенки. – Вокзал уже совсем скоро. Нам сильно повезло, что путь свободен.
Молчание стало всеобщим. Тяжким, угрюмым, почти безнадёжным.
…Балтийский вокзал, раньше весёлый и нарядный, где допоздна горели огни, где работали рестораны, а зачастую давались и концерты, встретил александровских кадет тьмой и пустотой. Ни единого огня. Безжизненные платформы; на запасных путях застыли брошенные маневровые паровозы; рядом с ними – вагоны, тоже брошенные, двери широко распахнуты.
Бронепоезд остановился, не заходя под стеклянную крышу над упиравшимися в дальнюю стену вокзала путями; эшелон с кадетами немного погодя встал рядом – не сразу нашли нужную стрелку.
Дальше пошла привычная кадету-вице-фельдфебелю Солонову работа.
Третья рота, старшая из имеющихся, сноровисто развернулась на платформах, прикрывая выгрузку остальных. Четвёртая и пятая затопали строем прямо в вокзал – велено было занять телеграфную станцию. Офицеры снимали с бронепоезда лёгкие пулемёты – «мадсены» и «фёдоровы». С платформ съехали грузовики.
Две Мишени и Фёдор со своими стрелками-отличниками быстро миновали тёмное здание, выбравшись через выбитые окна на привокзальную площадь.
Электрические фонари, коими так гордился Питер, не горели. На кольце между вокзалом и Обводным каналом застыли трамваи, пустые и тёмные – «тройка», «восьмёрка», «двадцатка». Всё брошено, всё мертво. У самого тротуара застыла извозчичья пролётка, меж оглобель темнела туша павшей лошади – скорее всего, убитой.
– Да что ж они, умерли тут все, что ли?.. – Лихой, он же Зиновий Лихославлев, нервно тискал винтовку.
– Едва ли. – Мишка Пряничников, Миха, поднял палец. И точно – откуда-то из центра города слышалась редкая стрельба, одиночные выстрелы.
– Уже хорошо, – сквозь зубы процедил Две Мишени. Маузер казался продолжением его руки. – За мной, господа кадеты! По правую сторону тут городские скотобойни, там брать нечего, и господ «временных» там, скорее всего, тоже нет. А сразу за каналом – что у нас, господа кадеты?
За каналом, вспомнил Федя, располагалось Николаевское кавалерийское училище, то самое, знаменитое, с почти столетней историей и несколько своеобразными, по мнению кадета-вице-фельдфебеля Солонова, традициями. Традициями, кои были совершенно чужды Александровскому кадетскому корпусу.
Училище выходило фасадом на Лермонтовский проспект, два корпуса старых провиантских складов теперь составляли его конный манеж. Училище всегда считалось белой костью, лучшие выпускники оттуда шли в гвардейскую кавалерию, юнкера-николаевцы слыли самыми отчаянными и бесшабашными среди всех столичных юнкеров. Неужели они сдались без боя?..
Две Мишени без долгих разговоров повёл Федину команду на другой берег Обводного.
Измайловские магазины были целы. Во всяком случае, внешне. Полковник Аристов отослал пару стрелков обратно на вокзал, чтобы отправили два отделения, занять магазины; с оставшимися же завернул за угол, выйдя на Лермонтовский, где за нешироким сквериком стоял главный корпус училища.
Все окна темны, ни огонька, ничего. Парадные двери заперты, окна не разбиты, но внутри явно никого не было.
– Ушли, господин полковник, – выпалил Пашка Бушен. – Ушли в порядке – видите, даже двери аккуратно так заперты!..
– Точно. – Две Мишени выключил фонарик. – Ушли, скорее всего. Может, как раз они у Стрельны и держатся… Что ж, пусть занимают магазины и переносят оттуда всё, что смогут, к вокзалу, а мы с вами пойдём дальше, господа стрелки-отличники. Пойдём, проведаем, как там дела у революционного нашего пролетариата. Это вниз по Обводному, там завод на заводе. Идёмте!..
Четвёртая рота в полном составе прибывала к магазинам, с ней вернулись и посланные полковником гонцы.
– За мной!
Они вновь перешли на южный берег канала и повернули направо, по течению, по направлению к порту.
Луна с готовностью проливала на вымерший город свой серый, смывающий цвета и краски свет. Пятиэтажный доходный дом у самого трамвайного кольца, вывеска «Пекарня» над выбитыми окнами, фасад закопчён. Валяются переломанные столы и стулья с высокими резными спинками, изнутри несёт гарью. Заведение разгромили и сожгли совсем недавно.
Две Мишени только сжал губы да махнул рукой с маузером – вперёд, мол.
Миновали Везенбергскую улицу: ещё одна бакалейная лавка разграблена и сожжена; за Обводным каналом виделся пивоваренный завод Дурдина, на их стороне – русско-американская резиновая мануфактура «Треугольникъ», длиннющие краснокирпичные здания в три этажа, вытянувшиеся вдоль канала, и грузовые баржи, причаленные к набережной.
Здесь, у резиновой мануфактуры, жизнь обнаружилась.
Огни они заметили, ещё когда переходили Обводный. И сейчас Две Мишени, едва они чуть приблизились к полыхавшим на набережной кострам, вскинул сжатый кулак – сигнал «всем стоять».
Там горели костры, стояло четыре грузовика – «паккарды»; вокруг слонялось десятка два личностей, одетых частью в шинели, частью в матросские бушлаты, а большей частью в тёмные гражданские пальто. Все вооружены, из кузова ближайшего грузовика смотрел «максим», правда, за пулемётом никого не было. Вспыхивали огоньки цигарок, доносились голоса; здесь никто не ожидал нападения, никто не выставлял караулов, и вообще, похоже, народ тяготился этим ничегонеделанием в ночи.
Кадеты пробирались вдоль стены дома, по жесту Двух Мишеней разом вжались в камень, исчезли, слились со старой штукатуркой, только что были – и вот их уже нет.
