– Но, Вера, нам очень нужно пого…
– Monsieur, partez s’il vous plait!
[38]
– Это очень важно!.. – Голос Валериана упал до неразборчивого шёпота. – Пожалуйста!..
– Я всё сказала! – Однако затем сестра что-то очень быстро и очень тихо бросила по-французски, так, что Фёдор опять ничего не понял.
Так или иначе, но кузен Валериан начал спускаться по лестнице. Спускался он медленно, шаркая ногами, словно их дворник Макар Тихоныч.
Потом внизу хлопнула дверь, а Вера, точно очнувшись, метнулась через комнаты к камину, замерла, едва не врезавшись в него с разбегу, и подозрительно воззрилась на Фёдора, что дисциплинированно, как и велела старшая сестра, продолжал играть с Черномором.
Феде показалось – Вера что-то хотела бросить в огонь, но вовремя опомнилась, заметив брата. Развернулась, побежала в кухню, вернулась; Фёдор был уверен, что слышал звяканье печной заслонки.
– Чего ему надо было? – решил он поднажать.
– Ах, отстань, братец, – утомлённо отмахнулась Вера. – Обычное дело. Навязчивый поклонник, давно отвергнутый. Ну, чего ты глаза выпучил, словно дева из книжки Чарской?
Между Верой и Надей последние месяцы кипела война не на жизнь, а на смерть – Надя обожала «Записки институтки», рыдала над «Княжной Джавахой» и клала под подушку только недавно вышедшую «Сибирочку»; Вера над всем этим смеялась, называя эти повести «помпезной чушью».
– Н-ничего… – смешался Фёдор. Подобной прямоты от сестры он не ожидал.
– Можно подумать, ты не знаешь, что у девушки моего возраста уже бывают поклонники!.. Или можно подумать, я не знаю, что ты за Лизаветой Корабельниковой… гм… что с ней дружишь, – поспешно поправилась она.
– Да знаю, знаю, не кипятись, – покраснел Фёдор. – А с Лизаветой мы друзья, вот и всё!
– Ага, – ехидно кивнула сестра. – Знаем мы таких друзей.
– Ничего ты не знаешь!
– Знаю, знаю, милый мой братец. Так что не пыхай гневом, аки Змей-Горыныч пламенем, и меня не допрашивай.
– Ты что, опять к этим собралась? – в упор спросил Фёдор.
– Никуда я не собралась!
– А собираешься?
– Нет! Вот пристал!.. Я вообще не знаю, что с ними и как! Может, арестованы все, может, сбежали! Начальство моё мне ничего не говорило!..
– А когда скажет?
– Да откуда ж я знаю когда?! – сердилась Вера. – Отстань, пожалуйста! У меня и так мигрень ужасная от этого несносного Валериана…
И сестра, картинно прижимая ладонь ко лбу, выбежала из гостиной.
Всякие каникулы, увы, имеют неприятное свойство кончаться. Закончились Святки, кадеты вернулись в корпус.
Было шумно, весело, седьмая рота хвасталась домашними гостинцами, подаренными на Рождество складными ножиками, а Лёвка Бобровский продемонстрировал настоящие «траншейные часы» из самой Швейцарии.
Костя Нифонтов проводил дорогую игрушку на запястье товарища долгим завистливым взглядом.
Петя Ниткин вернулся тоже, однако был странно задумчив; Фёдор сперва отнёс это на счёт усиленных размышлений друга по поводу странных машин и измерений физика Ильи Андреевича в приоратском водосборнике, однако затем, уже вечером, Петя извлёк из-за пазухи лимонно-жёлтый конвертик, вытащил из него исписанное мелким аккуратным почерком письмо и погрузился в чтение.
От Зины, понял Фёдор. Вот ведь как интересно – вроде бы обижался Петя, когда он, Федя, упоминал Лизавету и свою дружбу с ней, а потом встретил Зину, которая, наверное, в физике не хуже его разбирается, – и всё, пиши пропало.
И даже попытки вытянуть Ниткина на разговор о диковинных приборах Ильи Андреевича провалились целиком и полностью – Петя мычал, пыхтел, отмахивался, отвечал невпопад и всё возвращался к лимонному конвертику.
В конце концов Федя только и мог, что рукой махнуть.
На следующее утро начались занятия, Две Мишени с места в карьер огорошил седьмую роту известием, что «скоро государев смотр: строй, гимнастика, стрельба» и назначил Фёдору дополнительные занятия в тире.
Волнения и мятеж, прокатившиеся страшной волной по Гатчино, словно канули в Лету: о них не говорили, о них не вспоминали. Под натиском штукатурки и свежих красок исчезли с улиц последние следы пуль и огня; всё так же величественно стояли на постах городовые в нарядных «романовских» тулупах, при саблях и револьверах; однако казачьи и гвардейские патрули с улиц так и не исчезли.
Илья Андреевич на уроках физики казался прежним – шумным, весёлым, он по-прежнему подначивал кадет, шутил и, направляясь к доске, неизменно насвистывал «Марш Радецкого».
Однако на третий день он – как бы невзначай – попросил Фёдора задержаться.
– Есть ли какие-то новости? – В лаборантской, узкой комнатке с полками до самого потолка, заставленными массивными физическими приборами и механическими устройствами, с Положинцева слетело всё его напускное веселье.
Федя огорчённо покачал головой.
– Никак нет…
– Молчит сестра?
– Молчит, Илья Андреевич.
– Гм… – Физик побарабанил пальцами. – Нельзя упускать эту ниточку, Фёдор. Я очень осторожно пытаюсь сейчас выяснить, действительно ли были произведены аресты в ту ночь. У меня есть знакомые среди петербургских присяжных поверенных. К сожалению, в Охранном отделении я никого не знаю. Вообще же хорошо было бы тебе поведать Вере, что, избежав задержания, она волей-неволей оказалась как бы не в большей опасности. Эсдеки, как и эсеры, – люди крайне недоверчивые, постоянно всех подозревают в «работе на охранку», выискивают у себя предателей и провокаторов, а найдя, расправляются беспощадно. Надо как-то убедить их, что Вера тут ни при чём – не важно даже, на самом деле она агент Охранного или выдумала это с ходу в разговоре с тобой.
У кадета похолодело внутри. А Илья Андреевич продолжал, всё тем же очень взрослым, негромким, спокойным голосом, от которого у Фёдора шли мурашки по спине:
– Они куда опаснее эсеров, друг мой Федя. Эсеры – они проще, понятнее. Земля – крестьянам, нет – черте осёдлости, свободу всему, что только можно. Они и террором-то занимались скорее с целью прославиться этакими геростратами, чем на деле что-то изменить. Вот Столыпин Пётр Аркадьевич – он меняет, на самом деле меняет!.. Правда, мало кто его понимает, но это уже другое. А вот эти эсдеки… во главе со Стариком…
– Там теперь скорее уж некий Бывалый заправляет, – осторожно вставил Фёдор.
– Вот именно, Бывалый. Бывалый, что заставляет стоять по струнке таких зубров, как Старик со Львом. Интересно, как у них с Кобой, у этого Бывалого?..
– Простите, Илья Андреевич – кто такой этот Коба?
