– Лучше тебе, кадет, этого никогда не знать, – сухо обронил Положинцев. – Не знать и не узнавать… Если в двух словах – боевик. Умелый организатор «эксов», то есть ограблений банков, почтовых контор, служащих, перевозящих деньги. Но не только, далеко не только лишь… Впрочем, как я сказал, к нам он сейчас отношения не имеет. Это я уж просто так вспомнил, к слову пришлось, как говорится…
– Илья Андреевич, а как… а почему… почему вы столько о них знаете? – набравшись храбрости, выпалил Фёдор. – Или вы тоже в… в…
Это было так близко, как он только мог подойти к вопросу: «Вы ведь из будущего?»
Положинцев сел на высокий табурет, вздохнул, плечи его поникли.
– Нет, дорогой. Я не служу в жандармском корпусе, хотя, право же, такие, как я, там очень нужны. А эсдеки… У меня с ними личные счёты. Слежу за ними не один год. И знаешь, чем они опасны, Фёдор? Это фанатики. У эсеров таких тоже хватает, но там это в большинстве своём или позёры, болезненно жаждущие личного успеха, восторгов толпы и прочего, или люди, и впрямь пытающиеся что-то улучшить в бедной нашей России, хотя и неловко, и неумело. С эсерами, если пересажать бомбистов, можно говорить. Из них можно сделать нормальную политическую партию в Думе, левую конечно же, но… – Илья Андреевич виновато закашлялся. – Прости, Фёдор. Я увлёкся. Суть в том, что эсдеки – это голая идея. Идея столь радикального переустройства мира, что ты даже и представить себе не можешь!..
«Отчего ж не могу, – подумал Федя. – Очень даже могу!.. Даже не представить – я всё это видел. И… прав, наверное, был Костька Нифонтов – ничего такого уж страшного, град Петра стоит, люди ходят, автомоторы ездят, трамваи… а ещё и метро есть!.. А может, и не прав – если профессора Николая Михайловича вспомнить, что он говорил…»
– Тут надо будет пускаться в рассмотрения теории господина Маркса, но это не самое подходящее занятие для молодца-кадета. – Илья Андреевич попытался улыбнуться. – Да и времени на подобные разговоры у нас нет. Предупреди Веру, Фёдор. А ещё лучше ей бы уехать куда-нибудь подальше. Эсдеки публика подозрительная и пронырливая, но отыскать одну-единственную гимназистку на просторах Российской империи не столь тривиальная задача даже для них.
– Но если она уедет…
– То, думаешь, это будет подсказкой для смутьянов? – задумался Илья Андреевич, хотя на самом деле Федя ничего такого не думал, а просто хотел сказать «как же она уедет перед самым окончанием гимназии?». – Разумно, друг мой, разумно. Но, боюсь, иного выхода нет.
– А… а как же объяснить всё это? – беспомощно пролепетал Фёдор. В голове у него всё путалось. – Маме, папе? Как?
– Дай мне подумать. А пока – скажи сестре всё это, постарайся убедить быть очень осторожной.
Фёдор пообещал.
Государев смотр приближался, корпус охватило какое-то лихорадочное, почти болезненное напряжение. Мыли, чистили, наводили блеск на дверные ручки. Дядьки-старослужащие таскали лестницы, длинными перьевыми метёлками смахивая успевших поселиться в углах потолочной лепнины пауков. Средние возрасты оказались поголовно мобилизованы на натирку полов; старшая рота без устали отбивала парадный шаг на плацу и повторяла ружейные приёмы.
Лёвка Бобровский таки уговорил Фёдора совершить ещё один поиск в подвалах корпуса; это оказалось нетрудно: вокруг царила такая суматоха, что сейчас сюда прорвались бы, наверное, все без исключения эсеры с эсдеками, взбреди им такое в головы.
Однако потерна оказалась наглухо закрыта. Двери, что вели вниз из подвалов, – заменены новыми, обитыми железом и с настоящими замками, ножичком не откроешь. Лев, конечно, попытался пустить в ход свои знаменитые отмычки, однако не преуспел.
– Тренироваться надо, – выдохнул он, пряча инструменты в карман. – Тут для настоящего медвежатника работа, и то едва ль справится…
Люк, через который они проникли в потерну в самый первый раз, тоже оказался наглухо заперт; крест-накрест положены две железные полосы на больших висячих замках.
– Бомбистами тут и не пахнет, Лев, – вздохнул Фёдор, когда они выбрались наверх. – Сам видишь, какие запоры.
– Вижу. – Бобровский признавал очевидность, однако не сдавался. – Значит, надо искать другой выход, Слон, только и всего. И искать в стороне дворца.
– Погоди, а когда вас Ромашкевич с Коссартом выводили, вы же…
– Ты забыл. Мы через подвалы уходили… Кстати! – оживился Лев. – Выход-то из них – знаешь, где был? В кирасирских казармах, представь себе! Корпус-то с ними сообщался, оказывается!
– А кирасиры что?
– Как это «что»?! От смутьянов отстреливались! И у себя, и возле дворца, а потом уже семёновцы подошли, погнали толпу… Семёновцы, они знаешь, какие злые были? Ещё с того осеннего взрыва. Ух и не любят же они там господ бомбистов!.. Ну и пошли катать-валять. Они-то корпус наш и выручили. Так что есть ещё ходы под Гатчино, я теперь точно знаю – есть! И потерна наша – только их часть! И мы, Слон, должны их найти – пока бомбисты вновь не отыскали!
Фёдор совершенно не был уверен в наличии снующих потерной бомбистов с самого начала, но благоразумно решил промолчать.
Поскольку Петя Ниткин оказался сейчас «совершенно потерян для какой бы то ни было осмысленной деятельности», как выразился капитан Коссарт, многозначительно вручая Фединому другу очередной лимонно-жёлтый конвертик, что заставило беднягу Ниткина залиться краской и чуть не расплакаться, – за схемы и планы пришлось браться самому Фёдору с Бобровским.
Раньше Петя на такое бы обиделся, а теперь даже не заметил. Федя подумывал, не обидеться ли ему самому, но потом махнул рукой; Зина – она хорошая, к тому же она, похоже, прочно вытеснила из Петиной головы Лизавету.
А Бобровский помогал не думать слишком сильно о Вере.
К полному удивлению кадет, старые планы и корпуса, и Гатчино нашлись в изрядном количестве. Корпусные чертежи уже брал в своё время Ниткин, так что библиотекарь даже не удивился, когда за ними же явились Солонов с Бобровским.
– Значит, смотри сюда… – шептал Лев, склоняясь над схемами. – Ход из подвалов – прямо на восток, к казармам… под железной дорогой… Он неглубокий, ничего особенного, знаешь, как в капонире крепостном… а потом тупик и наверх. Но мы драпали, ничего не видели… перепугались, если честно…
– Да мы тоже, – признался Фёдор. – Хорошо оружие у Двух Мишеней было. И у госпожи Шульц.
– А, понятно. – Бобровскому хотелось говорить про себя и только про себя. – Ну а мы у кирасир отсиделись. Я патроны подавал! – похвастался он тотчас.
– А, понятно, – в тон отозвался Федя, и Лев прикусил язык. – Ну, так и что дальше? Где что искать?
…Выяснилось, что помешанный на Белых Стрелах и прочих подземных диковинках – равно как и на орденах иллюминатов, масонов, розенкрейцеров и так далее – Лев Бобровский не терял на Святках время даром. Федя даже ощутил невольное уважение – Бобёр мог быть наглым, заносчивым, но работать он тоже умел. Все праздники Бобровский провёл в Императорской Публичной библиотеке, не хуже Пети Ниткина изводя бумагу с грифелями.
