Он забрался на свою кровать, лёг, замер. Перед глазами застыла, упрямо отказываясь уходить, одна и та же картина – завалившийся в сугроб Илья Андреевич, его тяжёлая шуба, скатившаяся с головы шапка, беспомощно откинутая рука; Федю трясло, с каждой минутой всё сильнее, и немота начинала жечь, словно раскалённый металл.
И сейчас он последними словами проклинал себя, что так и не задал Илье Андреевичу самый простой и главный вопрос: «Вы ведь из будущего, да?» Отчего-то это казалось сейчас безумно важным, в памяти внезапно всплыло лицо той самой Юльки из 1972-го, а за её спиной – удивительный мир, куда они едва-едва заглянули; а теперь, чувствовал Фёдор, эти двери закрываются навсегда.
И дико, дико несправедливо было, что кто-то покусился на Илью Андреевича, который денно и нощно строил в своём кабинете… что? Ясное дело, не сомневался сейчас Фёдор, новую машину времени взамен загадочно исчезнувшей старой!
Всё, всё погибало, а самое главное, душа Ильи Андреевича!.. Вдруг вспомнились слова отца Корнилия, как в Маньчжурии солдаты перед боем причащались и исповедовались, а он, полковой священник, отпускал им грехи вольные и невольные…
– Федь? Федя, ты чего? Вставай, на ужин уже сейчас просигналят!
Что? Ужин?.. Зачем ужин, какой ещё ужин?..
– Вставай, вставай, пошли! Константин Сергеевич вернулись, будут про государев смотр говорить сегодня!..
Слова Пети Ниткина доносились словно из дальней, очень дальней дали, из иного мира; мира, что упрямо не хотел отпускать кадета Фёдора Солонова.
Федя кое-как сполз с кровати. Машинально одёрнул покрывало – валяться, мягко говоря, не приветствовалось.
Одёрнул – и потащился следом за другом, повторяя и повторяя про себя:
«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое…»
Вокруг шумел корпус, пробегали озабоченные кадеты, форся, промаршировала «вражеская» шестая рота, не преминув отпустить какие-то шуточки-дразнилки; Фёдор ничего не замечал.
«…победы на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство…»
Матерь Божия, Приснодева, помоли Его за нас, грешных…
Исход
29 октября 1914 года, Санкт-Петербург
Таврический дворец, «штаб революции», как слышалось в коридорах Фёдору, не спал. Не спали и в городе, замершем, словно в ужасе, запершемся на все замки, но тут и там раздавались одиночные выстрелы, а кто и в кого стрелял – бог весть…
Солонов вернулся к своим, коротко, шёпотом, доложил полковнику, что слышал.
– Молодец, – похвалил Аристов. – Только… всё равно, где государь? Ведь ни отречения, ничего – был и нет его… Так не бывает.
В груди у Фёдора похолодело. Вспомнил, чем кончилась похожая история в другом времени, в другом 1918-м…
Шёпотом поделился с полковником, у того только желваки заиграли на скулах.
– Оставайся за меня, Фёдор. Пойду поспрашиваю граждан – вдруг да что выболтают…
Однако на ловца, как говорится, и зверь бежит – откуда ни возьмись на Аристова с Фёдором вывернулся холёный господин в дорогом сюртуке, с роскошно торчащими усами, в пенсне, и с совершенно седой, но не утратившей густоты шевелюрой.
– Отряд «Заря свободы»? – отрывисто бросил он. – Министр Ответственного правительства Милюков.
– Так точно, гражданин министр! – Две Мишени отточенным движением взбросил руку к козырьку.
– Отрадно видеть порядок и дисциплину, – суховато кивнул Милюков. – Массы у нас горячо поддерживают дело свободы, но вот порядка как раз несколько и не хватает…
– Делаем, что можем, гражданин министр. Кадеты наши преданы делу революции, но, как видите, отряд сохраняет твёрдую дисциплину…
– Вижу, полковник, – перебил министр. – Александр Иванович Гучков мне передали, что у вас утром будет особое задание, так?
– Так точно. Поскольку Аничков мост занимают кадетские роты нашего корпуса, мы их распропагандируем и добьёмся перехода на сторону свободы. Они сбиты с толку, гражданин министр, слепо выполняют приказания бывшего начальника корпуса…
– Вот именно, – буркнул Милюков. – Только и остаётся, что вопрошать, что это – глупость или измена?
– И то, и другое, гражданин министр, – склонил голову Две Мишени.
– Как ваши имя-отчество, полковник? Можно опустить «гражданина министра».
– Константин Сергеевич, уважаемый Павел Николаевич.
– Вы ручаетесь за своих кадет, Константин Сергеевич?
– Жизнью, – спокойно ответил Две Мишени. – Я сам пойду на переговоры. Меня они послушают. Я был ротным командиром у старшего возраста, Павел Николаевич.
Милюков вновь кивнул.
– Разрешите вопрос, гражданин министр?
– Судя по всему, что-то официальное, полковник?
– Так точно. Я уже задавал его гражданину военному министру, однако он, в силу занятости, ответить не успел…
– Что за вопрос, Константин Сергеевич?
Две Мишени бегло повторил то же, что высказал Гучкову. Что «кадет воспитывали в верности российскому престолу», что «достоверные данные о судьбе царя могут повлиять на молодые умы и склонить их к переходу на нашу сторону не только без кровопролития, но даже и с лёгкостью», и так далее и тому подобное.
Усы Милюкова встопорщились, пенсне холодно блеснуло.
– Постарайтесь, гражданин полковник, обойтись без подобных антимоний. Бывший император, насколько мне известно, бежал, скрывшись в неизвестном направлении с небольшой кучкой самых близких приверженцев, сыновьями Николаем и Михаилом. Большего вам знать не нужно. А вот многие из великих князей уже с нами. Я шёл к вам, чтобы предупредить: Временное собрание и Ответственный кабинет министров возлагают на вашу миссию большие надежды. В случае успеха старания ваши и усердие не будут забыты. Александр Иванович сейчас очень, очень заняты, но просили передать, что место товарища министра у него свободно. Никто не хочет обагрять революционные штыки кровью несчастных мальчишек. Убедите их оставить позиции – да хоть бы и просто разбежаться! – и этого уже будет достаточно. Мы готовы.
Две Мишени кивнул, вежливо улыбаясь.
– Мне всё понятно, гражданин министр. А насчёт стараний, что не будут забыты… Стараемся не для себя, для России. Как и вы, досточтимый Павел Николаевич.
Милюков кивнул.
– Прекрасные слова, полковник. Желаю вам успеха.
Повернулся, шагнул было, но всё-таки замедлился:
