Билли терпел Феррьера еще и потому, что врач сильно помог ему по ходу досудебных разбирательств с компанией, которая изготавливала этот злосчастный суп. Компания эта предпочла сразу заплатить большие деньги и не доводить дело до суда.
— Я думаю только о благе Барбары, — продолжил Феррьер. — Окажись я в ее состоянии, мне бы не хотелось вот так лежать из года в год.
— Я бы пошел навстречу вашим желаниям, — ответил Билли. — Но мы не знаем, каковы ее желания.
— У нас нет необходимости предпринимать активные действия, — напомнил ему Феррьер. — Мы можем проявить пассивность. Убрать питающую трубку.
Пребывая в коме, Барбара лишилась и способности глотать. Еда, поступившая в рот, в результате оказалась бы в легких.
— Давайте уберем питающую трубку и позволим природе взять свое.
— Смерть от голода.
— Природа просто возьмет свое.
Билли оставлял Барбару под крылышком Феррьера и потому, что врач открыто выражал свою приверженность утилитарной биоэтике. Другой доктор мог это скрывать… или вообразить себя ангелом (скорее, агентом) милосердия.
Дважды в год Феррьер приводил свой аргументы, но не стал бы действовать без согласия Билли.
— Нет, — как всегда, ответил Билли. — Нет. Мы этого не сделаем. Мы оставим все как есть.
— Четыре года — такой долгий срок.
— Смерть дольше.
Глава 42
В шесть часов вечера солнце, повисшее над виноградниками, заполняло комнату летом, жизнью и радостью.
Под бледными веками глаза Барбары Мандель следили за происходящим в ее ярких снах.
— Я сегодня видел Гарри, — рассказывал Билли, сидя на высоком стуле у кровати Барбары. — Он все еще улыбается, когда вспоминает, как ты звала его Маппетом. Он считает своим величайшим достижением тот факт, что его до сих пор не выгнали из коллегии адвокатов.
Ничего другого о прошедшем дне он рассказывать ей не собирался. Все остальное могло только испортить ей настроение.
Если речь заходила об обороне, в комнате были два слабых места: дверь в коридор и окно. В примыкающей к комнате ванной окна не было.
Окно запиралось на шпингалет и закрывалось жалюзи. Дверь не запиралась.
Кровать Барбары, как и любая другая, что в интернате, что в больнице, была на колесиках. В четверг вечером, с приближением полуночи, Билли собирался выкатить кровать из этой комнаты, где ожидал найти Барбару убийца, и поставить в другую, безопасную.
Барбару не подключали ни к системам жизнеобеспечения, ни к мониторам. Емкости с питательным раствором и насос висели на стойке, которая крепилась к каркасу кровати.
Сестринский пост находился в середине главного коридора, и оттуда никто не мог увидеть происходящее в расположенной за углом комнате западного крыла. При удаче Билли мог незаметно для всех перекатить Барбару в другую комнату и вернуться сюда, дожидаться выродка.
При условии, что все так и будет и он разгадал замысел убийцы. Хотелось в это верить.
Он оставил Барбару и прошелся по западному крылу, глядя на двери в комнаты других пациентов, проверяя чулан с постельным бельем, душевую, прикидывая возможные варианты.
Когда вернулся, она говорила: «…вымоченные в воде… вывалянные в грязи… забросанные камнями…»
Слова предполагали плохой сон, но тон на это не указывал. Она говорила мягко, как зачарованная: «…изрезанные кремнями… исколотые остриями… изодранные шипами…»
Билли забыл захватить с собой блокнот и ручку.
— Быстро! — сказала она.
Стоя у кровати, он положил руку на плечо Барбары.
— Сделай ему искусственное дыхание! — требовательно прошептала она.
Он ожидал, что сейчас глаза ее откроются и она посмотрит на него, но этого не произошло.
Когда Барбара замолчала, Билли присел на корточки, чтобы найти шнур, который подводил электрический ток к механизму, регулирующему положение матраца. Чтобы вывезти кровать из комнаты, его следовало отсоединить.
На полу, ближе к изголовью, лежала фотография, сделанная цифровым фотоаппаратом. Билли поднял ее, чтобы рассмотреть при лучшем освещении.
— …ползут и ползут… — прошептала Барбара.
Билли несколько раз повернул фотографию,
прежде чем понял, что на ней запечатлен молящийся богомол, вероятно мертвый, белый на фоне выкрашенной белой краской доски.
— …ползут и ползут… и разрывают его…
Внезапно ее шепчущий голос извернулся, словно умирающий богомол, забираясь в спиральные каналы ушей, отчего по спине Билли пробежал холодок.
Во время официальных часов свиданий родственники и друзья заходили в двери интерната и шли куда хотели без регистрации у охранника.
— …руки мертвых… — прошептала Барбара.
Поскольку Барбара требовала меньше внимания, чем пациенты, находящиеся в сознании, медицинские сестры бывали в ее комнате не так часто, как в других.
— …огромные камни… злобно-красные…
Если визитер вел себя тихо, он мог просидеть рядом с ней полчаса, и никто бы этого не заметил, ни прихода, ни ухода.
Билли не хотел оставлять Барбару одну, разговаривающую в пустой комнате, хотя, должно быть, такое случалось тысячу раз. Но в списке дел, намеченных на этот вечер, добавилось еще одно, тоже очень срочное.
— …цепи свисают… ужасно…
Билли сунул фотографию в карман.
Наклонился к Барбаре и поцеловал в лоб. Холодный, холодный, как и всегда.
Подойдя к окну, опустил жалюзи.
Уходить не хотелось, он остановился на пороге, посмотрел на Барбару.
И тут она сказала нечто такое, что его зацепило, хотя он понятия не имел почему.
— Миссис Джо, — сказала она. — Миссис Джо.
Он не знал миссис Джо, или миссис Джозеф, или миссис Джонсон, или миссис Джонас, или кого-то еще с фамилией, похожей на произнесенную Барбарой. И все же… ему показалось, что знал.
Фантомный богомол вновь зашебуршился в ушах. Пробежал по позвоночнику.
До темноты оставалось менее трех часов, в небе, слишком сухом, чтобы поддержать хоть облачко, сияло солнце, яркостью не уступающее вспышке термоядерного взрыва, воздух застыл, словно в преддверье вселенской катастрофы.
Глава 43
Землю за забором из штакетника устилал ковер декоративной травки, которую не требовалось косить. Под кронами перечных деревьев росли анютины глазки.
Дорожка к дому, испанскому бунгало, тянулась в тоннеле из плетистых роз. Цветы алели на солнце.
Приводила дорожка к просторному, залитому солнцем патио. Дом, пусть и скромных размеров, поддерживался в идеальном состоянии.
