Мужчина перед ней был единственным, что она могла рассмотреть с какой-либо определенностью – чётко и ясно. В реальном мире – в том же, где остались деревья, трава и пещера, – на каждом его плече сидело по ворону, а по бокам от него устроилась пара волков. Так что незнакомец был единственным, кто находился в этом странном месте вместе с ней.
У него было много имен, но у неё не получалось вспомнить ни одно из них.
Наконец Ангербода смогла подняться на колени и безразлично уставилась на него своими мертвенно-белесыми глазами. Мужчина был невероятно высоким, на нём был надет дорожный плащ, скрывающий очертания фигуры. Его длинная седая борода ещё сохранила несколько прядей, оставшихся рыжими, а единственный глаз холодного голубого цвета цепко смотрел на неё из-под широких полей высокой остроконечной шляпы.
В этот момент в её памяти всплыло имя: Один.
Он снова заговорил, и хоть ведьма не понимала его слов, что-то внутри неё осознавало смысл сказанного – он наконец победил. Из-за этого теперь она и очутилась на краю бездны, глядя вниз, в бесконечную тьму.
Его голос подталкивал Ангербоду к пропасти, пока, наконец, не сбросил вниз, в пустоту. Она закричала, когда всё вокруг почернело – даже мужчина, стоящий перед ней, исчез, и другие образы заняли его место. Она тонула. Падала в неизвестность.
– Что ты видишь? – спросил его голос откуда-то издалека, и против своей воли колдунья начала произносить древние, священные слова.
И рассказала ему обо всём.
Затем она снова пришла в себя в Железном Лесу, повисшая на ослабших путах. Под носом и сбоку на голове запеклась кровь, от неё слиплись волосы. На виске зияла рана от молота Тора. Ожоги от зачарованных пут покрывали запястья. Но боли нет. Лишь холод.
Жива. По-прежнему жива. Во всяком случае, в той мере, что и всегда.
Девять дней и девять ночей Ангербода оставалась привязанной к дереву.
Она парила где-то во тьме, на границе между сознанием и забвением: там, где пустота успокаивала и ничто не могло больше причинить ей вреда, потому что не нужно было ни думать, ни чувствовать. Иногда ей казалось, что она слышит голоса, зовущие её, но они были слишком далеко и почти неразличимы. Впрочем, ей было всё равно, потому что они произносили лишь её имя, а это более не интересовало её.
Видения мелькали перед её глазами в те краткие промежутки, когда она выныривала на поверхность и ещё не успевала погрузиться обратно в небытие.
Маленькая Хель – в Асгарде. Она в красивом зелёном платье, достаточно длинном, чтобы прикрыть ножки и толстые чулки, сшитые мамой. Она бродила поблизости от чертога. Глаза метались по сторонам, и она не не глядя вертела в руках камешек, ковыряя его поверхность своими короткими ноготками. Ей нечем было занять руки и успокоить мысли – ни привычного вязания, ни игрушечного волка.
Внезапно из-за угла выкатился мяч, Хель ахнула и отпрыгнула в тень. Безбородый юноша, светловолосый и ясноглазый, подбежал, чтобы забрать его. Девочка слышала возгласы его друзей, раздававшиеся поодаль. В руке он держал палку, а когда наклонился, чтобы поднять мяч, то заметил её и улыбнулся.
– Ой! Привет.
Хель только сглотнула, и её маленькие плечи затряслись.
Он озабоченно склонил голову набок.
– С тобой всё в порядке?
Девочка молчала.
– Ты здесь новенькая? – спросил незнакомец. – Как тебя зовут? Мне кажется, мы раньше не встречались.
– Эй, пошли! – позвал один из молодых людей. – Почему так долго? Ты что, забрёл в разинутую пасть волка?
Остальные рассмеялись, а Хель разозлилась при упоминании о своём брате – да ещё и таким издевательским тоном. Никто не имел права так отзываться о её родных. Если бы девочка не была настолько напугана всем, что окружало её в этом странном мире богов, она бы подошла и врезала этим глупым мальчишкам прямо по лицу.
Но, по крайней мере, их слова, какими бы обидными ни были, означали, что Фенрир всё ещё где-то здесь, в Асгарде. О младшем из братьев ей не было известно даже этого. Она понятия не имела, что боги сделали с Ёрмунгандом.
– Иду! – крикнул парень через плечо. Он подбросил мяч в воздух, поймал его, а затем повернулся, чтобы уйти.
– Хель, – произнесла малышка, и когда мальчик повернулся, чтобы спросить, что она имеет в виду, пробормотала: – Т-так меня зовут. Хель.
– Рад познакомиться с тобой, крошка Хель, – сказал он с ослепительной улыбкой.
– Давай же, Бальдр! – крикнул один из его друзей, а затем ещё несколько человек стали его звать. – Надо закончить игру до наступления темноты! Из-за тебя мы проиграем!
Бальдр достал что-то из кармана – золотое яблоко – и бросил его девочке. Она выронила камень и удивлённо поймала яблоко, а он улыбнулся ей и сказал:
– Добро пожаловать в Асгард!
Как раз в этот момент из-за угла чертога вышел её отец.
– Хель? Вот ты где. – Его глаза заметались между ней и Бальдром, прежде чем остановиться на последнем и сузиться. – А ты беги отсюда. У неё нет времени на игры с тобой.
Бальдр тоже смерил его взглядом, хоть и не столь дерзко; он знал, что не стоит связываться с кровным братом своего отца. Вместо этого он кивнул, одарил девочку ещё одной мимолетной улыбкой и бросился обратно за угол, чтобы присоединиться к своим друзьям.
Хель повернулась к Локи, когда он опустился перед ней на колени, и сердито взмахнула рукой с яблоком, а её пронзительный голосок задрожал от негодования.
– Папа! Мы же разговаривали.
– Разве? А мне показалось, что разговаривал только он, – произнёс Локи, взял у дочери подарок и отбросил его в сторону. А когда та издала возмущённый возглас, добавил: – Тебе от него всё равно никакой пользы.
Хель выпятила нижнюю губу.
Локи чуть заметно улыбнулся.
– Думал, ещё по крайней мере десять зим мне не придётся говорить с тобой о мальчиках. Хотя ты уже ко второй прекрасно разговаривала… – Но, несмотря на шутливый тон, он выглядел потрясённым. Почти столь же сильно, как и его дочь.
Асы уже несколько часов спорили о том, как поступить с детьми, и, наконец, выставили его из зала совета, чтобы принять окончательное решение узким кругом. Они считали его одним из них только тогда, когда это было им удобно, – очевидно, не в этот раз.
Хель захныкала, чувствуя состояние Локи. Она никогда раньше не видела своего отца таким: тревожным, почти на грани паники. Перед богами он мог сколько угодно носить маску безразличия, но на глазах у его единственной дочери она вся шла трещинами.
– Папа, – спросила девочка, – что со мной будет? Почему мне нельзя увидеть братьев? Где мама? – Она сглотнула и сморщила покрасневшее личико, готовясь заплакать. – Я хочу к мамочке! Что они с ней сделали?
