– Сегодня славный день, чтобы умереть, – грохочет Скримир.
– Воистину так, – отвечает Локи со злой усмешкой.
На другом конце поля Хеймдалль трубит в Гьяллархорн
[12], и разражается битва.
Со взглядом, полыхающим огнём, Фенрир бросается прямо на Одина и проглатывает его целиком – вместе с конём Слейпниром, единокровным братом Волка, – после чего сын Одина Видар поражает его своим знаменитым башмаком в нижнюю челюсть. Видар хватает Фенрира и раздирает тому пасть; Великий Волк падает с рёвом, что пронизывает ведьму до глубины души, а затем умирает.
Ёрмунганд бросается на Тора, плюясь ядом, и в схватке получает смертельный удар от могучего рыжебородого бога – в то же самое место, что и предыдущий, – молот вдребезги раскалывает ему череп. Тор успевает сделать девять шагов, прежде чем яд убивает и его, и Змей Мидгарда падает на землю рядом с телом аса, погребая под своим массивным туловищем воинов обеих армий.
Ангербода уже видела всё это прежде.
В конце концов она замечает Скади на спине волчицы как раз в тот момент, когда у Охотницы кончаются стрелы. Каким-то образом они всё-таки добрались до места сражения.
Скади отбрасывает лук и выхватывает из ножен меч своего отца. Тьяцци сражается рядом с ней на поле брани; когда его насаживают на копьё, он в последний раз смотрит дочери в глаза и умирает – снова. Охваченная яростью, Охотница бросается на окружающих её валькирий и забирает с собой нескольких, прежде чем один из ударов поражает её насмерть. Волчица принимает копьё в сердце в тот же самый миг, когда её наездница безжизненно соскальзывает со спины.
Истекая кровью, Скади падает на землю прямо рядом со своим отцом и ещё некоторое время смотрит в тёмное беззвёздное небо, пока её бледно-голубые глаза не стекленеют.
Наконец, ведьма видит Локи, сошедшегося лицом к лицу с Хеймдаллем, хранителем ныне разрушенного моста Биврёст. Локи быстр и ловок – этого недостаточно, чтобы избежать всех ударов соперника, но от большинства он успевает уклониться. Он устал, ему больно, он ещё не оправился от пыток. Но он настолько зол, что это не имеет значения.
Локи наносит Хеймдаллю удар, поражая правую руку бога, кровь хлещет из глубокого смертельного пореза между шеей и плечом. Хеймдалль падает на колени, роняя меч. Локи замирает и торжествующе ухмыляется – но стражу богов достаточно одного мгновения, чтобы выхватить здоровой рукой короткий меч с пояса и, подавшись вперёд, полоснуть соперника по горлу.
Локи падает, и тело его теряется в хаосе, бушующем вокруг.
Затем, наконец, на другом краю равнины Сурт сражает Фрейра – тот утратил свой золотой меч ещё век назад и теперь бьётся вооружённый лишь оленьим рогом. Ликуя при виде поверженного противника у своих ног, Сурт с боевым кличем воздевает свой пылающий меч к небесам. Лезвие вспыхивает ярче, и пламя распространяется от него, поглощая тех, кто остался в живых на поле боя.
Воины кричат, сгорая заживо.
Пламя расходится с равнины Вигрид во все стороны, пожирая всё на своём пути.
Иггдрасиль вспыхнул, но ведьма успела скользнуть обратно в своё тело и, пошатываясь, поднялась на ноги, баюкая у груди своё всё ещё бьющееся сердце.
Когда Ангербода вернулась в пещеру, Бальдр отшатнулся, увидев её окровавленные руки и красное пятно, медленно расплывающееся на груди, окрашивая бледно-голубое платье в яростный малиновый цвет.
Он мгновенно вскочил на ноги, но в глазах его горело лишь беспокойство, а не страх. Его взгляд переместился на пульсирующий сверток, который женщина прижимала к груди, – нечто завёрнутое в полоску ткани, оторванную от нижней части платья.
– Это конец? – тихо спросил он.
– Всё произошло, но ещё не закончилось, – неопределённо ответила ведьма. – Ваши отцы убиты, и теперь огонь Сурта идёт за нами. У нас мало времени. Здесь, на краю миров, мы станем последними, кто сгорит.
– Значит, в конце концов мы всё-таки умрём? – спросил Бальдр, и плечи его поникли.
Ангербода удивлённо уставилась на него. Он пришёл сюда, не зная, что может спастись? Потом она вспомнила слова Хель: «Бальдр не знает… Но он все равно пошёл со мной… чтобы доставить меня к тебе в целости и сохранности…»
Озабоченное выражение лица мужчины не изменилось. Либо он чрезвычайно хорошо блефовал, либо на самом деле привёл Хель сюда, совершенно не рассчитывая выжить в Рагнарёке.
Он действительно любит её.
– Нет, если я справлюсь, – произнесла, наконец, колдунья. – Пожалуйста, отойди в сторону, чтобы я могла попрощаться. Мне нужна всего минута.
Бальдр согласился и не стал задавать вопросов.
Ангербода села рядом со спящей дочерью. Она развязала оба свои пояса, плетёный и кожаный, на котором висел окровавленный нож с рукояткой из оленьего рога, и положила их на стол рядом с вязаными перчатками без пальцев, которые сняла, чтобы позаботиться о Хель. После небольшой паузы она также размотала янтарные бусы, которое Локи подарил ей много лет назад, и присоединила их к остальными своим ценностям, которыми обзавелась за годы этой жизни.
Она больше не нуждалась в них.
Хель перевернулась на бок, дрожа под слоями одеял, её губы и кончики пальцев тревожно посинели. Больше она не шевелилась, но Ангербода почувствовала легкое дыхание на своей ладони, когда убрала волосы с лица дочери.
– Дитя моё, – сказала ведьма так тихо, что только Хель могла её слышать, – я сожалею о том, что случилось с тобой. Но когда ты проснёшься, то окажешься в лучшем мире, чем этот. Я видела это.
Колдунья приподняла покрывало и скользнула рукой, сжимающей пульсирующий свёрток, вниз по платью дочери. Хель дышала отрывисто и поверхностно, её грудь едва вздымалась.
Полюбовавшись ещё немного на её спящее лицо, Ангербода сунула детскую игрушку Хель под подушку дочери. Фигурка давно истёрлась от того, что её грызли и теребили в маленьких ручках, но теперь на ней появились новые отметины: руны, отливающие медью от крови, стекавшей с лезвия, которым женщина вырезала их на поляне всего несколько минут назад.
Ангербоды не будет рядом, чтобы увидеть, как её последнее заклинание подействует, поэтому она вложила в игрушку всю силу, на которую была способна. Она могла бы высечь эти руны на чём угодно – на роге или на любой деревяшке, – но эта фигурка содержала в себе всю глубину любви, которую Локи испытывал к дочери, когда мастерил её для Хель много веков назад. И это делало её более могущественной, чем любой другой предмет, который колдунья могла придумать, чтобы использовать в своих целях.
Ей не нужно было переживать, сохранится ли магия после её ухода. Она знала, что так и будет. Иначе и быть не могло.
