«Я одинока,
Что в роще осина,
Как сосна без ветвей,
Без близких живу я,
Счастья лишилась,
Как листьев дубрава,
Когда налетит
Этот образ подразумевает, что «ветвями» и «листьями» дерева, с которым сравнивает себя Гудрун, были ее дети. Тем самым она подчеркивает, что все вместе они составляли единое целое
[382]. Тот факт, что себе Гудрун отводит почетную роль ствола, из которого произрастают все остальные побеги, позволяет нам предполагать, что в эпоху викингов женщины вполне могли считаться главной опорой семьи.
В «Саге о людях из Лососьей долины» Хревна, жена Кьяртана – персонаж глубоко второстепенный – умирает от горя после потери мужа (см. главу 4)
[383]. Описания подобных случаев в сагах встречаются не часто, но они говорят о том, что получение сведений о смерти супруга викинги считали крайне важным событием в жизни женщины. В этом смысле реакция Гудрун, которая не кричала и не заламывала руки, могла показаться противоестественной
[384]. Еще одной «нормальной» реакцией на убийство мужа считалось подстрекательство родных к мести за него. Подобное поведение не только служило подтверждением искренности испытываемых безутешной вдовой чувств, но и побуждало мужчин выполнить свой долг, пусть даже для этого женщинам приходилось упрекнуть их в трусости
[385].
Любопытно, что завязка линии кровной мести в сагах обычно происходит во время приема пищи. Традиция чествования гостя за столом дает женщине, которая понесла невосполнимую утрату, возможность вступить в диалог с человеком, которого она считает обязанным отомстить. Пример такой сцены, выписанной ярко и подробно, мы встречаем в «Саге о Ньяле», датируемой концом XIII века: Хильдигунн, вдова Хёскульда, подначивает своего дядю Флоси отомстить за смерть ее мужа. Предыстория этого застолья такова: однажды утром Хильдигунн просыпается от ужасного сна и вскоре обнаруживает изувеченное тело Хёскульда в поле, неподалеку от дома. Не выказывая ни малейших признаков шока и действуя предельно хладнокровно, она «взяла плащ, вытерла им всю кровь и завернула в него спекшиеся сгустки». Уже тогда Хильдигунн задумала использовать плащ как аргумент, способный убедить Флоси отомстить. Когда дядя, узнав о смерти Хёскульда, приезжает навестить Хильдигунн, она приглашает его в дом, тщательно убранный и украшенный к приему гостя. Флоси с подозрением относится к этим формальностям, но все же садится за стол, и они начинают спокойно беседовать. Мы не знаем, о чем именно идет речь в начале разговора, но рассказчик сообщает нам, что Флоси вынашивал планы поехать на альтинг и потребовать компенсацию за смерть Хёскульда. Возможно, он и Хильдигунн некоторое время обсуждают условия сделки. В какой-то момент «Хильдигунн засмеялась холодным смехом», напоминающим нам о зловещей улыбке Гудрун (см. главу 4). Читатель замирает в ожидании новых смертей.
Флоси тоже чувствует неладное. Его нервы сдают, когда перед самым застольем ему подают дырявое полотенце, чтобы вытереть руки. Он отшвыривает его в сторону, а взамен отрывает кусок скатерти. Хильдигунн следит за ним из укрытия. Понимая, что момент настал, она входит в зал. До этого она не проронила ни слезинки, а теперь предстает перед Флоси с распущенными волосами и плачет навзрыд, прежде чем поинтересоваться, что дядя намерен предпринять в связи со смертью Хёскульда. Тот говорит, что намерен довести тяжбу до конца, но это совсем не тот ответ, на который рассчитывала Хильдигунн, поэтому она бросает ему в лицо следующую фразу: «Хёскульд отомстил бы, если бы ему пришлось мстить за тебя». Флоси наконец-то понимает, чего хочет от него племянница, но наотрез отказывается идти у нее на поводу. И вот тут-то Хильдигунн решает применить свое «секретное оружие»: она достает плащ и эффектно накидывает его на плечи Флоси, на которого при этом падают струпья засохшей крови. Пока опешивший Флоси молчит, Хильдигун произносит тщательно отрепетированную речь, которая по своей форме больше похожа на обвинительный приговор: «Этот плащ ты, Флоси, подарил Хёскульду, и я хочу вернуть его тебе назад. Он был на нем, когда его убили. Я призываю Бога и добрых людей в свидетели того, что я заклинаю тебя всеми чудесами твоего Христа, твоей честью и твоей доблестью отомстить за те раны, которые были нанесены Хёскульду. Иначе пусть всякий зовет тебя подлым человеком!»
[386]
Сам факт передаривания плаща имеет в данном случае решающее значение. Если Флоси откажется мстить, он автоматически становится подлецом (níðingr), попирающим нравственные законы перед лицом Бога и своих собратьев. Хильдигунн отлично справилась с ролью: Флоси сначала багровеет, потом бледнеет, а затем уходит, обращаясь к племяннице с такими словами: «Страшный ты человек! Ты хочешь, чтобы мы взялись за дело, которое сулит нам всем несчастье. Правду говорят, что гибельны советы женщины». Тем не менее перспектива быть опозоренным для него невыносима. На альтинге разгорается перебранка, которая заканчивается отказом Флоси от компенсации, поджогом дома Ньяля и смертью множества невинных людей.
Этот эпизод давно привлекает пристальное внимание как читателей, так и критиков, которые склонны толковать его по-разному. Одно из мнений сводится к тому, что персонаж Хильдигунн делает ровно то, чего люди эпохи викингов были склонны ожидать от женщины в ее положении. Тот факт, что она почти никак не реагирует на смерть мужа, а все эмоции «приберегает» для сцены подстрекательства, говорит лишь о том, что она все тщательно спланировала, при этом следуя вполне традиционной модели поведения. Она не отказывается от громких стенаний с распущенными волосами, которые являются непременным атрибутом горюющей вдовы как в других сагах, так и в поэзии, она просто подбирает для этого более подходящий момент. Эта традиция, кстати, противопоставляется модели мужского поведения, согласно которой любое горе требуется сносить в стоическом молчании. Восхвалять умершего мужа в самых высокопарных выражениях и взывать к чести родственников-мужчин было, как считают эти же исследователи, делом обыкновенным. Большинство саг и поэм, в которых описаны похожие случаи, дошли до нас лишь в списках XIII века, но есть и более ранние доказательства этой теории. На руническом камне эпохи викингов в местечке Бёлльста, находящемся в шведской провинции Уппланд, есть такие слова: «Гирид / любила своего мужа. / Об этом будет ее плач»
[387]. Слово «плач» (grátr) также используется в эддических поэмах при описании того, как вдовы оплакивают своих мужей, так что эту надпись можно напрямую связать с этой формой траура, существование которой прослеживается со времени еще до эпохи викингов
[388]. Важно отметить, что в рамках этих представлений вдова оплакивает не только самого мужа, но и честь всего рода, которой был нанесен урон самим фактом убийства. Получается, что grátr – это не только способ выражения эмоций, но и своего рода речевой акт (побуждение к действию), совершаемый человеком, который имеет на это право, и адресуемый другим людям
[389]. Основная функция этого речевого акта заключалась в требовании восстановить честь семьи путем кровной мести. Учитывая тот факт, что у женщин было крайне мало возможностей самостоятельно реализовывать акт возмездия, им не оставалось ничего другого, кроме как подстрекать к этому своих родственников-мужчин.
