Когда возраст действительно начинает брать свое, старухи становятся полностью бесполыми, а их роли – еще более ограниченными. Многие персонажи саг заботятся о своих приемных матерях из низшего сословия. Это говорит нам о том, что скандинавы относились к задаче обеспечить кровом и окружить заботой пожилых родственников как к долгу задолго до появления первых домов престарелых и органов социальной защиты. В обществе у дряхлых старух неоднозначная репутация: они нередко выступают с пророчествами, которые окружающие принимают за полную чепуху. В «Саге о Ньяле» незадолго до сожжения дома главного героя и его жены Бергторы появляются странные предзнаменования, намекающие на то, что вот-вот произойдет страшная трагедия. У людей возникают тревожные видения о том, как неизвестное существо сотрясает небо и землю, а няня Бергторы, старуха по имени Сеунн пророчит семье скорую гибель
[437]. Она убеждает сыновей Ньяля, что стога сена, стоящие у порога, воспламенятся. Она умоляет отнести сено подальше от дома, но ее никто не слушает, посчитав ее слова пустой болтовней. Но, как справедливо замечает рассказчик, «она многое знала и была ясновидящей, <…> многое из того, что она говорила, сбывалось» (см. главу 5).
Мы почти ничего не знаем о Сеунн, но ее присутствие в доме говорит о том, что Бергтора заботится о своей старой няне. Ее пророчества нужны рассказчику лишь для того, чтобы усилить атмосферу страха и подчеркнуть беспечность сыновей Ньяля, которая во многом и стала причиной трагедии. Это особенно касается Скарпхедина, который на замечания Сеунн отвечает так: «Не станем мы этого делать, потому что если уж нам суждено сгореть, то найдется чем поджечь наш дом, даже если стога и не будет». Он является типичным героем-фаталистом, который смело идет навстречу своей смерти вместо того, чтобы проявлять признаки слабости, прислушиваясь к пророчествам. Получается, что сам персонаж Сеунн используется рассказчиком только затем, чтобы более выпукло очертить характер одного из главных героев-мужчин.
О жестоком сожжении дома на Бергторовом пригорке, в результате которого погибло около дюжины человек, рассказывается с пугающими подробностями. Рассказчик блестяще создает ощущение неизбежной гибели, в то время как предваряющий ее эпизод заставляет читателя поверить, что мудрость старых женщин не заслуживает насмешек. К этой же мысли подводит нас и «Сага о людях с Песчаного берега», в которой мы встречаем верного соратника Снорри Годи по имени Тородд и его старую воспитательницу. В более молодом возрасте она славилась своей дальновидностью, но теперь ее слова воспринимаются чаще всего как старческие бредни. Тородд приносит в дом на удивление большого теленка. Рассказчик сообщает нам, что он только что родился от коровы, которая паслась на лугу, куда отнесли прах Торольва по прозвищу «Скрюченная нога» (призрак этого своенравного старика долго терзал соседей, поэтому его выкопали из могилы и сожгли).
Теперь призрак Торольва вселился в теленка, и старая няня Тородда это понимает. Она делает несколько безуспешных попыток предупредить своего воспитанника, а тот, чтобы только старуха от него отвязалась, говорит ей, что зарезал теленка. Опять заслышав мычание, она продолжает увещевать Тородда. На этот раз он обещает точно зарезать животное, но сделать это не раньше осени. Старуха пытается возражать, но безрезультатно. Тогда она произносит вису, в которой грозит Тородду могилой, если он не выполнит ее наказ. Вместо этого мы узнаем, что «Быка окликали именем Глэсир (Озаренный)». Ее следующая виса носит еще более зловещий характер:
«Баба рот откроет, —
Мните пустословьем
Все, что она скажет,
Но я труп твой вижу,
Градом ран побитый, —
Смертью бык сей станет
Для тебя, бросаться
На людей уж начал»
[438].
Описывая персонаж старой няни, которая так и останется безымянной, рассказчик подчеркивает важность ее слов, которые Тородд оставляет без внимания. Она пытается достучаться до него, дважды рисуя картину его будущей смерти. При этом в обоих случаях настойчиво утверждает, что «видит» то, чему суждено произойти. Кровавые образы, которые она использует в своих висах, мало чем отличатся от тех, что мы встречаем в «Песни валькирий»: в числе прочих она употребляет такие словосочетания, как «крови жажда» и «град ран» (в оригинале – bengrátr, букв «плач ран»). Как мы уже обсуждали в предыдущей главе, слово grátr («плач») чаще всего используется для описания женских причитаний, но в этом случае оно призвано подчеркнуть, что Тородд будет источать жизненную силу, уходящую из раны вместе с кровавыми «слезами». Как и следует ожидать, Тородд вскоре умирает о того, что Глэсир «ткнул его рогом в живот и сразу пронзил внутренности». Вслед за этим бык «прыгнул в трясину и сгинул, и больше его никогда не видели, и место это с той поры зовется Топью Глэсира». О дальнейшей судьбе няни Тородда рассказчик тоже ничего не говорит. Хоть она и оказывается неспособной предотвратить катастрофу, видения и предсказания о будущем роднят ее с прорицательницами и валькириями: мы снова становимся свидетелями роковой связи, которая присутствует в скандинавской культуре между женщинами и смертью.
Владение магией
Способность видеть будущее не всегда является благом: богиня Фригг знает о судьбах всех вокруг, но хранит молчание, чтобы избежать необходимости озвучивать роковые подробности
[439]. Скандинавские саги и поэмы буквально заполонены женскими персонажами, которые в той или иной степени обладают навыками предвидения: это и обычные женщины, наделенные здравым смыслом, и стереотипные приемные матери, а также няни и воспитательницы, которые предрекают героям скорую гибель, и настоящие пророчицы – вёльвы (единичн. völva), чьи навыки ценятся окружающими
[440]. Согласно мифам, вёльвы мертвы и ведут свое происхождение от йотунов. По крайней мере, так обстоит дело с провидицей от лица которой ведется «Прорицание вёльвы», адресованное Одину, пытающемуся выведать у нее информацию о Рагнарёке (гибели богов). Вёльвы пополняют собой сонм женских персонажей, обладающих властью над определенной сферой жизни, которой лишены мужчины, но при этом они не столь могущественны, как богини или валькирии. В большинстве текстов вёльвы как персонажи несут на себе вспомогательную функцию – они ценны для рассказчика не сами по себе, а как двигатели сюжета. Кроме того, они чем-то похожи на фигуру старой няни Элли, которая служит людям напоминанием об их смертности. Одни персонажи-мужчины отказываются признавать пророчества вёльв правдивыми, но их дальнейшая судьба лишь подчеркивает, что есть вещи, неподвластные даже самым великим героям. Другие наоборот ищут встречи с прорицательницами, чтобы рассеять свои сомнения. В этом случае вёльвы выступают своего рода наставниками, которые заставляют героев поверить в собственные силы.
