Спустя несколько лет, вспоминает дочь Нины Васильевны Фроловой, в замужестве Елена Юрьевна Даутова, её дядя составил специально для неё другой список: «В мои школьные годы всегда трудно было с книгами, и русскую литературу преподавали не очень интересно, а уж о западной или другой литературе и речи быть не могло. Мне повезло гораздо больше моих сверстников, потому что Вена составил для меня огромный список знаменитых произведений русских, англичан, французов. Это была своего рода энциклопедия шедевров, которые нужно было прочитать, на его взгляд, обязательно. У него была блестящая память и отличный вкус. Список был составлен подробно, с указанием, в каком веке написано произведение»15.
Глава десятая
ЛЮБОВЬ
В Славянске, где Венедикт Ерофеев вёл очень деятельную интеллектуальную жизнь, он, как и матери, так и сестре сообщил, что перевёлся с очного филологического факультета МГУ на заочный. Ни у неё, ни у её мужа не возникло никаких подозрений — в свободное от работы время он усердно занимался немецким языком, отечественной историей и историей русской литературы.
Единственной альтернативой для Венедикта Ерофеева, по призванию гуманитария, после филологического факультета МГУ мог стать любой педагогический институт. И всё-таки его выбор такого института в провинциальном городке выглядит странным.
Мне сдаётся, что поступать на филологический факультет Орехово-Зуевского педагогического института (ОЗПИ) его надоумил кто-то из новых московских знакомых, у кого сын или дочь уже учились в этом учебном заведении. Я предполагаю, что этим человеком мог быть Николай Хрисанфович Еселёв
[269], журналист и литературовед, позднее написавший для серии «ЖЗЛ» книгу о Вячеславе Яковлевиче Шишкове
[270]. К моменту поступления Ерофеева в новый вуз дочь Еселёва Валентина уже год как училась в ОЗПИ. Николай Хрисанфович в то время работал в издательстве «Московский рабочий» и, вероятно, знал Ирину Игнатьевну Муравьёву, мать Владимира Муравьёва. Она опекала друга своего сына, находя в нём задатки будущего писателя.
Город Орехово-Зуево возник в 1917 году в результате объединения трёх сёл: Зуево, Орехово и Никольское. Во всех этих сёлах шла деятельная жизнь. В Зуеве уже с XIX века существовали шёлкоткацкие фабрики. В Орехове находились бумагопрядильная и ткацкая фабрики. В Никольском — фабрика Товарищества мануфактур. Все они принадлежали купеческой семье Морозовых. Орехово-Зуево, находящееся в 95 километрах от центра Москвы, долгое время оставалось крупнейшим центром текстильной промышленности. Близость города к столице очень устраивала Венедикта Ерофеева. Не терялась прежде всего связь с друзьями по университету. Все вступительные экзамены он сдал на «отлично» и 25 августа 1959 года приказом № 366 был зачислен студентом первого курса очной формы обучения на филологический факультет Орехово-Зуевского педагогического института. С июля 1959-го по октябрь 1969 года он жил в общежитии ОЗПИ на улице Застройной в комнатр десять1.
В комнате общежития их было пятеро. Все, кроме Венедикта Ерофеева, — с разных курсов химико-биологического факультета. Это Олег Красовский, Лев Сапачев, Владислав Оболенский, Сергей Тищенко. В его дневниковых записях появляются также другие фамилии и имена: Валерий Бармичев, Иван Глухов, Константин Осокин, Тимофеев, Александр Гуревич, Алик Моралин, а также фамилии (некоторые без имён) девушек: Буякина, Н. Давыдова, Дина Денисенко, Т. Денисова, Валентина Еселёва, А. Захарова, Лидия Жарова, В. Ломакина, Маралина, Галина Пантелеева, Майя Синиченкова.
Олег Красовский по прозвищу Московский Комсомолец
[271] считался у сокурсниц неотразимым мужчиной, но с появлением Венедикта Ерофеева его слава первого парня на деревне померкла, и он ушёл в тень. Однако это обстоятельство не помешало ему сдружиться с новым товарищем. Об этом периоде жизни Венедикта Ерофеева остались воспоминания его современников. Минуло чуть более шестидесяти лет, как он покинул здание общежития. Разыскать свидетелей его проживания в нём довольно сложно. Многих обитателей уже нет на этом свете. Некоторые ушли раньше моего героя, некоторые позже. У одних жизнь сложилась благополучно, у других не так, как им хотелось бы. Капризной судьбой управлять сложно, если вообще возможно. Те немногие свидетельства, которые чудом сохранились, дают надежду восстановить жизнь Венедикта Ерофеева того периода хотя бы в общих чертах.
По воспоминаниям Валентины Николаевны Еселёвой
[272], многолетнего заботливого друга Венедикта Ерофеева, «П-образный дом общежития, ещё дореволюционной постройки, служил когда-то пристанищем для орехово-зуевских ткачей». Она точно описала архитектурные формы этого дореволюционной застройки здания: «Построенный в виде каре дом имел два этажа и два отдельных входа, справа — для преподавательского состава и слева для студентов. Комнаты прекрасной половины располагались на втором этаже здания. По лестнице, идущей на второй этаж, вы сразу попадали в небольшой угловой вестибюль, где у стены располагались два кожаных дивана и висела тусклая лампочка. Рядом по коридору был холл — нечто вроде “красного уголка”, здесь стояли радиола, телевизор и стол для пинг-понга. Здесь всегда было людно»2.
Появление в провинциальном педагогическом институте статного, обладающего светскими манерами, ироничного и эрудированного молодого человека не прошло для девушек незамеченным. Они окружили его своей заботой и восхищались его талантами.
Чтобы понять, насколько восторженным было восприятие Венедикта Ерофеева студентами педагогического института, проживающими в общежитии, обращусь снова к впечатлениям Валентины Еселёвой: «С первых же дней появления Ерофеева в общежитии его окружала целая свита институтских девушек “всех курсов и возрастов”. Мимо кожаного дивана, на котором по вечерам восседал Венедикт, прогуливается и обменивается с ним короткими репликами почти вся женская половина общежития. Здесь и грациозная как пантера и вся из себя Галя Пантелеева, и хорошенькая математичка Дина Денисенко, и добрые биофаковские тётки: Ломакина, Коргина и Буянкина, ни разу не отказавшие Венедикту в ссуде денег даже на самые сомнительные цели. Некоторые девушки просто брали над Беном шефство. Соловьёва и Давыдова, например, подряжались по очереди стирать и гладить Венедикту рубашки, и делали это так естественно и незаметно, что никому и в голову не приходило заподозрить их в какой-то особенной корысти. А Дина Денисенко, после очередного крутого мальчишника, просто подносила Ерофееву рюмку-другую в открытое окно его комнаты. Венедикт любил про себя говорить: “Я тот камень, под который сама течёт вода”. Но притяжение этой воды создавал сам Ерофеев. Вот он достаёт где-то Ницше, и все просят у него “Заратустру”, хотя бы на часочек. То он пускает по комнатам “Мистерии” Гамсуна. На его диване разгораются жаркие споры о “путях Заратустры” и о судьбе “белокурой бестии”, о православии и католицизме. В период особенно ожесточённой борьбы Никиты Сергеевича с церковниками будущих филологов учили критиковать Библию, не читая её. А тут был живой обмен мнениями. Тем более что в “проповедях” Ерофеева все эти темы не казались такими уж запрещёнными, и круг его друзей постоянно расширялся»3.
