В этом институте он старался не выделяться, вёл аскетический образ жизни. Запомнился однокашникам внешним видом. Пока не наступили холода, ходил в белых тапочках на босу ногу, в вылинявшей сиреневатой майке с длинными рукавами. Зимой на нём было «драповое пальтишко тёмно-синего цвета, а на ногах — тёплые носки и калоши»1.
Странное дело, но Венедикт Ерофеев вовсе не думал о своём будущем. Больше всего он был озабочен тем, как отвертеться от армии и каким образом окончательно очаровать Юлию Рунову. Как убедился читатель, девушкой она была серьёзной и затяжных развлечений с выпивкой не приветствовала. Могла, разумеется, однажды встряхнуться — и на этом остановиться.
Вернусь на несколько месяцев назад. К тому времени, когда Венедикт Ерофеев только начал думать о своём переводе в Коломенский педагогический институт.
Совсем не мудрой с его стороны оказалась мальчишеская затея столкнуть лбами Юлию Рунову и Валентину Зимакову во время своего приезда 10 февраля 1962 года в Орехово-Зуево. Он появился там по просьбе Юлии — помочь ей оформить дипломную работу. Конечно, это был повод, шаг ему навстречу, они ведь долго не встречались после их размолвки на перроне вокзала в Петушках в декабре 1961 года. Венедикт Ерофеев предложил Борису Сорокину, Вадиму Тихонову и Валентине Зимаковой составить ему компанию. Они были не прочь, но Зимакова и Тихонов отправились в Орехово-Зуево не утренним поездом, как Венедикт Ерофеев и Борис Сорокин, а попозже.
Юлия Рунова уже не жила в общежитии, а снимала неподалёку от него со своей подругой Валентиной Еселёвой квартиру в районе с дурной славой. Да и сама хозяйка была с криминальной репутацией. Продавала из-под полы мясо и рыбу — добычу её мужа-браконьера. Соперничество двух женщин представлено Борисом Сорокиным в водевильном и мелодраматическом жанре: «Дверь нам открыла Юля, которая очень обрадовалась нашему приезду. И я никогда не видел такого Ерофеева. Он весь светился и порхал, когда пытался в чём-то помочь Руновой, склонившейся над дипломными ватманами. В середине дня завалились Зимакова и Вадя. Тихонов весело представил девушкам Валентину. Еселёва поздоровалась, а Рунова стояла сбоку и исподлобья смотрела на соперницу. Через какое-то время Зимакова попросила Венедикта прогуляться с ней. Вернулись они не менее чем через час. В руках у Зимаковой была целая охапка нераспустившейся вербы. Вдруг из дверей кухни появляется Рунова. В руках она держит охотничье ружьё. “Вон отсюда”, — шипит она и поднимает двустволку на Ерофеева. Венедикт остолбенел. Он со страхом и удивлением смотрит на Юлию. Подбежавший Тихонов пытается вырвать у Руновой ружьё. Гремит выстрел. В клубах дыма парят бумажные остатки пыжа. Зимакова тихонько плачет у порога. А Венедикт медленно поворачивается и, не проронив ни слова, уходит из дома. Как выяснилось позже, весь следующий день Ерофеев пропьянствовал у друзей в общежитии О3ПИ»2.
Было это или не было, сказать трудно. Скорее всего — не было. По крайней мере, Борис Сорокин точно передал напряжённую атмосферу, создавшуюся в результате появления у Юлии Руновой соперницы. Ко всему прочему, ситуация в существовавшем любовном треугольнике радикально изменилась не в её пользу после 8 марта 1962 года, дня, отмеченного в дневнике Венедикта Ерофеева словом «грехопадение».
Это событие, конечно, дошло до ушей Юлии Руновой. Иначе не объяснить, почему после защиты в начале июня 1962 года дипломной работы в ОЗПИ она чуть ли не наследующий день, не дождавшись выпускного вечера, стремительно уехала на всё лето на Кавказ. Известно, что Венедикту Ерофееву о своём отъезде она не сообщила. Это был удар по его самолюбию, да ещё какой! Он, скажу прямо, был в смятении. После той злополучной встречи на съёмной квартире он долго боялся не то, что встретиться с Юлией Руновой, но даже поговорить с ней по телефону.
Как пишет почитаемая Венедиктом Ерофеевым Зинаида Гиппиус, Владимир Сергеевич Соловьёв
[334], религиозный мыслитель, поэт и литературный критик, различал пять путей любви. Я сделаю некоторые выписки из её эссе «О любви»:
«Первый он (Соловьёв. — А. С.) называет “глубинами сатанинскими” и предлагает обойти его молчанием. Впрочем, в одной из своих статей он немного касается этого “адского пути”, говоря о так называемых “аномалиях”, к которым причисляет и “естественный разврат”. Покупку тела он сравнивал с некрофильством, не делая различия между этими “любителями мертвечины”. Второй путь — “менее ужасный”, хотя тоже недостойный человека, обычный путь животных, то есть покорность первому физическому влечению. Третий — добрый человеческий путь — брак. Четвёртый путь — старание заменить человеческий путь брака путём “как бы” высшим — чистой духовностью. Духовную любовь (“платоническую”) Соловьёв не может признать “истинной”, так как не допускает противоположения духа телу: человек, в целостности, духовнотелесен. Любовь духовная не имеет и не может иметь за собою никакого реального дела; она вне воли и движения. Что касается полного отречения от Эроса, аскетизма, то Соловьёв рассматривает этот путь христианского монашества как “ангельский”, подчёркивая, что и он не соответствует человеческому достоинству в полноте, ибо “человек” — выше ангела (потенциально). Все эти пути — и сатанинский, и животный, и человеческий, и ангельский — ведут к смерти. К смерти любви, во всяком случае, а иногда к смерти личности... На всех этих путях человек пассивно переживает состояние любви, не берёт любовь в сознательную волю, не исполняет “дела” любви, и любовь, предоставленная самой себе, исчезает, как мираж. Эрос отлетает. Крылатый бог, всегда несущий “веяние нездешней радости”, одинаково отлетает и от счастливого отца семейства, и от страстного чувственника, и от падающего прямо из его божественных объятий в объятия смерти безвольного юноши. Но если так, где же, в чём же, чем определяется путь любви истинной? Пятый, последний, волевой путь любви — уже не человеческий только, но Богочеловеческий, то есть путь восхождения. Соловьёв подчёркивает, что с ясностью можно указать лишь основные условия, определяющие начало и цель этого высшего пути. Цель, конечно, та же для любви, как и для личности, и для человечества, — победа над смертью. И дело любви — опять триединое дело волевого, свободного участия в борьбе за бытие против небытия. Что же касается условий начала высшего пути любви, то они лежат в понимании и принятии как реальных трёх основ; андрогинизма, духовнотелесности и богочеловечности»3.
Так какой же путь избрал для себя (или хотел избрать) Венедикт Ерофеев? Первый отметаем с самого начала. На второй путь он как будто бы вступил, о чём свидетельствует появление у него сына. Это пример того, что Венедикт Ерофеев оказался, пусть и на короткое время, под властью любви именно Валентины Зимаковой, а не какой-то другой девушки. Он даже перешёл с этого пути на третий, заключив с ней брачный союз. Однако стоило ему через какое-то время увидеть Юлию Рунову, он в мгновение забыл о своей ответственности перед женой и неудержимо захотел вернуться к ней на любых условиях. К чести Венедикта Ерофеева, это желание в нём существовало до рождения сына. Четвёртый путь он даже не рассматривал. Единственный путь, по которому он двигался медленно и упорно, постоянно с него соскальзывая, был путь пятый. Ещё была одна загвоздка, которая ему мешала выбрать в мире людей единственный путь любви и ни на какой другой не сворачивать. Я уже косвенно говорил об этом на страницах моей книги — Венедикт Ерофеев принадлежал только себе и никакого равноправного дружеского союза с кем-то не признавал. От этого внутреннего чувства он страдал, убивал себя алкоголем, как мог, ему противился, но оно всё равно оставалось в нём. Это понимали, я думаю, только две любящие его женщины — Юлия Рунова и Наталья Шмелькова.
