Короче говоря, найти криминал в поэме «Москва — Петушки» чекисты брежневского призыва просто не смогли бы. Тем более что он там действительно отсутствовал. Что они могли сказать? Только одно: скучный детектив из жизни пьяниц. И эссе о Василии Розанове в запрещённую литературу также не попадало. Объект исследования — дореволюционный писатель и умер в 1919 году своей смертью. В отличие от других материалов в «Вече» эссе Венедикта Ерофеева события протестного движения в СССР не затрагивало. В конце концов, он не печатался в бюллетене «Хроника текущих событий» с уточнением над заголовком: «Борьба за права человека в Советском Союзе продолжается». Слабым местом для писателя оставалось отсутствие постоянной работы. Но тут с помощью Галины Носовой и её друзей он куда-нибудь временно да устраивался.
Охранную грамоту Венедикт Ерофеев получил после разговора о нём Петра Леонидовича Капицы с Юрием Владимировичем Андроповым. На Лубянке его признали писателем для власти абсолютно не опасным. Незадолго до этого академик Капица обратился с просьбой к председателю КГБ по более сложному делу. Новый лагерный срок ожидал внука его друга Вадима Делоне. Встреча тогда прошла вполне успешно. Новые сроки Вадиму Делоне и его жене заменили высылкой во Францию.
Венедикт Ерофеев об Андропове отзывался с нескрываемой симпатией. Об этом свидетельствует его разговор с Леонидом Прудовским, впервые опубликованный в 1990 году в журнале «Континент» (№ 65). Приведу из него небольшой отрывок, чтобы не впасть в односторонность. Думаю, читателю будет интереснее увидеть отзыв Венедикта Ерофеева об Андропове в контексте отзывов о других людях:
«— Ладно, Веничка. Последний вопрос. Кто из советских литераторов или политических деятелей оказал на тебя наибольшее влияние?
— Если говорить о влиянии, то культуртрегерское — Аверинцев.
— А Лотман ?
— Лотман пониже, как говорят дирижёры. И Муравьёв. Я знаю, о чём говорю, (...) мать!
— А из политических деятелей ?
— Аракчеев и Столыпин. Если хорошо присмотреться, не такие уж они разные.
— В таком случае, сюда бы Троцкого.
— Упаси бог. Этого жидяру, эту блядь, я бы его убил канделябром. Я даже поискал бы чего потяжелее, чтобы его по голове (...)якнуть.
— А кого из членов большевистского правительства ты бы не удавил ?
— Пожалуй, Андропова.
— Душителя диссидентов?
— Нет, он всё-таки был приличный человек.
— Не кажется ли тебе странным, что за 70лет единственный приличный человек — и тот начальник охранного отделения ?
— Ничего странного. Наоборот. Хороший человек. Я ему даже поверил. Потом, он снизил цены на водяру — четыре семьдесят. Подумаешь там, танки в Афганщине...
— Ну, танки Брежнев ввёл.
— Плевать, кто вводил и куда. Этого народ уже не помнит. Но то, что водка стала дешевле!..»10
О том, что с Петром Леонидовичем Капицей Венедикт Ерофеев был хорошо знаком, а тот отдавал должное его творчеству, свидетельствует его письмо Светлане Гайсер-Шнитман, начавшей исследовательскую работу над поэмой «Москва — Петушки». Эта работа по её завершении была представлена для получения степени доктора наук и опубликована под названием «Венедикт Ерофеев. “Москва — Петушки”, или “The Rest is Silence”». Вот что писал Венедикт Васильевич, отвечая на восторги диссертантки по поводу его произведения: «Завышенная цена моих “Москвы — Петушков” меня порадовала. Я от многих русских слышал подобное же (хоть и написано было для десятка приятелей), из Новосибирска, Еревана, Вильнюса и etc. В том числе от очень неповерхностных и очень разных: Льва Гумилёва, сына двух незадачливых родителей, вождя нашей семиотики Ю. Лотмана, крупных англоведов и пр. Но самое обескураживающее. Ваш комплимент из восьми слов в адрес “Москвы — Петушков” совершенно дословно повторяет сказанное стариком академиком Капицей (он не чурается литературы и сколько позволяет бремя лет и всё такое — пристально следит)». Светлана Гайсер-Шнитман поясняет: «Совпавший со словами академика Капицы мой отзыв о книге — самая блестящая по форме, самая трагическая по содержанию»11.
О встречах Венедикта Ерофеева с Петром Леонидовичем Капицей свидетельствует Борис Шевелев, приятель писателя: «Он ведь часто бывал в гостях у Петра Капицы, который его обожал»12.
Итак, разговор Петра Леонидовича с Юрием Владимировичем о талантливом писателе-самородке действительно состоялся и прошёл в духе полного взаимопонимания. Это никакой ни «фейк», как сейчас говорят, а многим людям известное событие.
С этого момента нервы Венедикту Ерофееву чекисты не мотали. Я думаю, что ложкой дёгтя в бочке мёда с их стороны была принадлежащая им же идея при расселении дома в Камергерском переулке переместить автора поэмы «Москва — Петушки» в ведомственный дом МВД на Флотской улице. Сбросить со своих плеч ответственность на товарищей милиционеров. К тому же он со своими запоями и собутыльниками больше подходил именно их ведомству.
Долгое время я не знал, почему Венедикт Ерофеев испытывал неприязнь к большинству диссидентов. До тех пор оставался в неведении, пока на свою голову не сдружился с одним из них. Он живёт сегодня во Франции. Выдающийся и широко известный. Любимый и публикой, и нынешними властями. Однажды по пустяку он на меня так наехал, что мало не покажется. Тогда-то я понял, почему Венедикт Ерофеев называл диссидентов «новыми большевиками». Прежде чем защищать права человека, самому надо не только внешне на него походить, а им быть.
Теперь я предложу свою версию, кто ещё мог из окружения Андропова сказать что-то благожелательное председателю КГБ в защиту Венедикта Ерофеева и его поэмы «Москва — Петушки». Таким человеком мог быть только Виктор Луи, он же Виталий Евгеньевич Луи. Об этой таинственной персоне написано в западной прессе больше, чем о Никите Сергеевиче Хрущеве и Леониде Ильиче Брежневе, вместе взятых. Из последних книг, ему посвящённых, я прочитал изданное у нас в серии «Политический бестселлер» документальное исследование Антона Хрекова «Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля» (М., 2010). К этому человеку председатель КГБ, и не только он один, прислушивался.
О Викторе Луи я вспомнил не случайно в связи с автором поэмы «Москва — Петушки». Я уже мельком говорил в этой книге о дружбе Венедикта Ерофеева и Генриха Сапгира. Сапгир познакомил его с Оскаром Рабиным. По тематике и колориту картины Оскара Рабина и поэма «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева, как говорят искусствоведы, корреспондируют друг другу.
Картины Оскара Рабина ценил и покупал Виктор Луи. Как Венедикт Ерофеев, так и Виктор Луи часто посещали его мастерскую. Я убеждён, что они там познакомились. Алек Эпштейн в монографии «Художник Оскар Рабин: запечатлённая судьба» пишет: «Виктор Луи... по всей видимости, искренне ценил творчество О. Я. Рабина: из своих частных заграничных поездок он привозил О. Я. Рабину фломастеры, которые нельзя было купить в СССР в начале 1960-х годов, — это изменило технику художника (начиная с 1963 года многие из рисунков О. Я. Рабина выполнены фломастером на бумаге)»13.
