Ещё в 70-е годы прошлого века в СССР воскресла из небытия полузабытая доктрина «жидомасонского» заговора, утверждавшая существование тайного сговора еврейства и масонства с целью установления всемирного господства. Она имела прямое отношение к скандальной литературной фальсификации конца XIX — начала XX века — «Протоколам сионских мудрецов».
Российский публицист Леонид Млечин пишет: «В позднесоветские годы в комсомольском аппарате появилась и окрепла группа, которую в служебных документах КГБ именовали “русской партией” или “русистами”. <...> В эту группу входили люди, считавшие, что в Советском Союзе в угоду другим национальностям сознательно ущемляются права русских. Тон задавали комсомольские функционеры, занимавшие ключевые должности в идеологической сфере. “Русисты” считали, что революцию в 1917 году устроило мировое еврейство, дабы уничтожить Россию и русскую культуру. Активисты этого движения выросли на “Протоколах сионских мудрецов”, признанных фальшивкой повсюду, кроме нацистской Германии. И наконец, самое главное: “Советский Союз разрушался отнюдь не усилиями либерально настроенных диссидентов. Многонациональное государство подрывали крайние националисты, занимавшие высокие посты, в том числе и в комсомольском аппарате”»4.
Вопрос Олега Осетинского, заданный Венедикту Ерофееву, был не случайным. Он знал о его привычке часто употреблять в своей речи слово жидяра, а также о его приятельстве с Владимиром Николаевичем Осиповым, публицистом, общественным деятелем, убеждённым православным монархистом и русским националистом, проведшим в мордовских лагерях в общей сложности 13 лет.
Венедикт Ерофеев с ходу ухватил мысль Олега Осетинского о происках евреев. У него даже появилась жалость к этому настырному и охочему до сенсаций интервьюеру. Между тем играть с ним в бирюльки он не собирался. Ответ Венедикта Ерофеева был однозначным: «Да нет, никто её не алкоголизирует. С этим она справляется сама и весьма успешно. Так что дело не в том, что её кто-то алкоголизирует. Это даже смешно. Это во вкусе наших русопятов, русофилов. И не только»5. Более чётко и однозначно Венедикт Ерофеев выразил ту же мысль в другой беседе с журналисткой Светланой Суховой: «Сейчас много пишут, что пьянство — это масонско-жидовское вторжение в русское язычество. Что русский человек никогда не пил, что после нашествия масонов и жидов русский человек почему-то запил под их гипнотическим внушением... Я прекращаю, но не люблю эту игру в антисемитизм»6.
Наталья Шмелькова свидетельствует: «Чуждый зоологического национализма, Ерофеев реагировал на его проявления в людях с отвращением. Иногда мог и пошутить: “Если начнутся еврейские погромы, то в знак протеста переименую себя в Венедикта Моисеевича”...»7
Венедикт Ерофеев из своих странствий и общения со многими людьми из разных социальных слоёв вынес твёрдое убеждение: беды отечества приходят не только извне, а чаще всего зарождаются на родной земле. Причины их появления разнообразны и обусловлены многими факторами и обстоятельствами. Такова истинная подоплёка происходящих исторических событий. С момента возникновения Российской империи и вплоть до появления СССР, его развала и сегодняшних дней.
В начале беседы писательницы Ирины Тосунян с Венедиктом Ерофеевым речь зашла о подготовке режиссёром и актёром Владимиром Михайловичем Портновым к постановке на сцене Московского драматического театра на Малой Бронной пьесы «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора». Премьера спектакля состоялась 23, 25-го (с участием автора) и 28 марта 1989 года и автору «чудовищно не понравилась»8. Уже на первом этапе начавшихся репетиций пьесы возникли проблемы. Владимир Портнов произвёл «чистку» ерофеевского текста, не сообразуясь с волей автора. Неудовольствие Венедикта Ерофеева вызвало ослабление «еврейской темы» в готовящемся к показу спектакле. Автор пояснил Ирине Тосунян, насколько безвкусно была упрощена пьеса: «Правда, оставили несколько фраз типа: “Евреи очень любят выпить за спиной у арабских народов”»9.
Идея пьесы возникла неожиданно, и времени на её написание ушло совсем немного. Венедикт Ерофеев рассказал Ирине Тосунян, как возник замысел пьесы, что стало толчком к её написанию: «Ко мне же опять приехали знакомые с бутылью спирта. Главное, для того чтобы опознать, что это за спирт. “Давай-ка, Ерофеев, разберись”. Я выпил рюмку. Чутьём, очень задним, почувствовал, что это хороший спирт. Они смотрят, как я буду окочуриваться. Говорю: “Налейте-ка вторую!” И я её опрокинул. Все внимательно всматриваются в меня. Спустя минут десять говорю: “Ну-ка, налейте третью!” Трясущиеся с похмелья — и ведь выдержали, не выпили — ждут. Дурацкий русский рационализм в такой форме. С той поры он.стал мне ненавистен. Это и было толчком. Ночью, когда моя бессонница меня томила, я подумал-подумал об этом метиловом спирте, и возникла идея. Я её реализовал в один месяц. Мне, правда, сказали, что я зря брякнул о Британских островах, о Сакко и Ванцетти, но ладно»10.
31 декабря 1984 года Венедикт Ерофеев записывает в своём дневнике: «В канун 85 года сел, за 3 часа до звона шампанского, начинаю работать над пьесой “Вальпургиева ночь” — “Чистая” страница наполовину была сделана в непросыхающем январе»11.
Пьесу «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» Венедикт Ерофеев закончил ранней весной 1985 года. Она была написана меньше, чем за два месяца. В том же дневнике есть подробная запись о том, когда возник замысел этого драматургического произведения («до 19 февраля — обдумывание и копание в старых бумагах и блокнотах») и как оно поэтапно создавалось: во второй половине февраля, в марте и в полдень 16 апреля «была поставлена последняя точка»12. На всю работу ушло 35 дней, из которых 12 дней, со 2 по 16 апреля, он лежал под капельницей в Психиатрической клинической больнице № 1 им. П. П. Кащенко
[379]. (В скобках замечу, что в настоящее время этой больнице возвращено имя известного предпринимателя, благотворителя и московского градоначальника Николая Александровича Алексеева
[380]).
1985-й стал для Венедикта Ерофеева особенным годом, пиком всемирной известности и началом смертельной болезни, приведшей его через пять лет к смерти. Именно тогда написанием пьесы «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» он доказал своим недругам, что ещё на многое способен, а своих друзей обрадовал новым произведением, неординарным и будирующим, как и всё, что выходило из-под его пера. Ведь после поэмы «Москва — Петушки» он практически не написал ничего нового и значительного. Небольшие по объёму эссе «Василий Розанов» и «Саша Чёрный глазами эксцентрика» в счёт не идут.
Его окружение изрядно истомилось в ожидании повторения чего-то сопоставимого с его первым и пока что единственным шедевром. И как только известие о пьесе достигло их ушей, со всех сторон начались приглашения с единственной просьбой: чтобы он своим неподражаемым баритоном озвучил только что им созданное. У него был действительно удивительный голос с тёплым задушевным тембром и в нужный момент меняющимися модуляциями. Динамику развития событий, связанных с восприятием пьесы окружением Венедикта Ерофеева, возможно проследить по его дневниковым записям. Начались эти публичные чтения ещё до окончательного завершения его работы над пьесой и сопровождались основательными возлияниями. В дневнике Венедикт Ерофеев отмечает первое публичное платное чтение первых актов 23 марта у Иодковских. Эдмунд Феликсович Иодковский
[381], поэт, прозаик, журналист, был заметной фигурой в писательской тусовке того времени. В широких кругах получил известность песней: «Едем мы друзья / В дальние края. / Станем новосёлами / И ты, и я!» Как записывает автор пьесы, был «большой успех»13. Следующий день 24 марта отражён следующей записью: «День, в котором, по-моему, под аккомпанемент холодного и горячего спиртного заканчиваю 4-й акт»14. 29 марта: «Пьяненький вечер публичного чтения у Марии Фоминой». Присутствуют Виктор Ерофеев и Дмитрий Пригов. Наконец, произошло важное событие: в квартире у Венедикта Ерофеева появился Владимир Муравьёв: «Мур. в гостях. Читает 4-й акт. Нехотя даю ему 3-й, и он прочитывает со снисходительностью, “интермеццо”»15.
