Вместе с тем близкий круг Венедикта Ерофеева значительно расширился именно в 1980-е годы. К людям из прежней неопределённой жизни, к которым он прикипел душой и кто по мере своих сил спасал его от бездомья и одиночества, как Валентина Еселёва, близкая подруга Юлии Руновой, Лев Кобяков, Вадим Тихонов, Генрих Сапгир, Светлана Мельникова, Слава Лён, Николай Котрелёв, присоединились Борис Мессерер, Белла Ахмадулина, Зана Плавинская и многие другие талантливые люди. С появлением в его жизни Натальи Шмельковой таких людей стало ещё больше.
В последние годы у Венедикта Ерофеева был не узкоконфессиональный взгляд на религию, а более широкий, с привлечением восточного опыта: «Да и брамины говорят: “ Религия должна состоять не в соблюдении внешнего культа, а в том, чтобы служить ей каждым своим дыханием”»10. В противоборстве с чудовищным святотатством, которое всячески не только поощрялось, но и являлось официальной доктриной атеистического государства, приходили на помощь не только заповеди авраамических религий, но опорой также становились морально-нравственные установки индуизма и буддизма.
Венедикт Ерофеев свыкся со своей женой Галиной Носовой. Она не ограничивала его отношений с другими женщинами, но в то же время на сторону, как он, не ходила и быть соломенной вдовой не собиралась. Как-то само собой получилось, что она обращалась к нему «мой мальчик», а он — «моя девочка». Короче говоря, ему не удалось выпутаться из двусмысленной ситуации, в которой он оказался. Галина Павловна и слышать не хотела о каком-то с ним уговоре. Жена есть жена. И нечего тут разводить демагогию.
Зиму 1980 года Венедикт Ерофеев провёл в Абрамцеве, на даче наследников выдающегося художника Игоря Эммануиловича Грабаря. Ведь отопление, как, надеюсь, помнит читатель, на даче Бориса Николаевича Делоне отсутствовало.
В течение пяти лет периодически живя в посёлке академиков, Венедикт Ерофеев буквально прикипел душой к этому райскому местечку и его обитателям. Эмигрировать отсюда куда-нибудь ещё ему не хотелось. Прямо скажу, что и сам автор поэмы «Москва — Петушки» стал достопримечательностью этого оазиса науки и свободомыслия. Одни обитатели этих райских кущ к нему просто привыкли, а для других он стал незаменимым собеседником.
Приведу воспоминания о Венедикте Ерофееве Елены Дмитриевны Энгельгардт, обитательницы академического посёлка Абрамцево, внучки академика Леонида Ивановича Прасолова
[458]. Она создала, на мой взгляд, достоверный и убедительный его портрет — результат многолетнего с ним общения в Абрамцеве:
«К нам на дачу Ерофеева привёл Саша Епифанов, внук И. Э. Грабаря. Они были хорошо знакомы. Какое-то короткое время после Делоне Ерофеев жил на даче у Грабарей. В это время я с маленьким сыном Толей жила здесь и зимой. Веня стал к нам захаживать, что называется, по-соседски, по-дачному. В ту зиму мы с Толей остались в посёлке практически одни, никакого другого народа не было, и это общение превратилось очень быстро в близкую, плотную дружбу. <...> Помню, он мне.читал абзацы из полного собрания В. И. Ленина, где тот говорит, что вся интеллигенция говно и необходимо “всех, всех расстрелять”. Так и стоит перед глазами картина: дача, зима, он сидит и что-то пишет. У него был мелкий, очень чёткий, красивый убористый почерк, прямо бисерный. Писал он в записных книжках удлинённого формата. Никаких тетрадей. Но никогда, если я приходила к ним, не было такого: “Веня работает, не заходи”. <...> Веня вообще хорошо знал и лес, и природу, умел всё делать, совершенно не был белоручкой. Колол, пилил дрова, воду носил. Я помню начало весны. Снег сошёл, вылезли первые нарциссы. Мы вокруг пляски устроили: Толечка маленький, я и Веня. Та зима была очень тяжёлая, холодная. После неё мы очень ждали весны, смотрели, как первая травиночка вылезет, когда первые листочки появятся. На всё это он обращал внимание. Он даже грядки разбил. Какие-то они у него были смешные, неуклюжие, но он сажал. Он уже у Исаевых посадил что-то, когда они потребовали, чтобы он съехал, сказав, что будут жить сами. И тогда сняли на “55 км”, на улице Чайковского. Но всё равно он ходил к нам, и мы туда без конца мотались. <...> Зимой он всегда был в ватнике. Кроличью шапку не снимал, по-моему, даже дома. Никаких дублёнок он не носил. Галка ругалась, потому что если его нарядить, он был просто “супер”. Я как-то видела Веню, когда она его нарядила. Они ехали на один день в Москву. Голубая рубашка, пиджак, пальто. Действительно супер! Но он всего этого терпеть не мог. Зимой он любил ходить в ватнике. Весной и осенью носил короткое пальтецо, типа бушлата. У него была просто ангельская внешность. Он был очень деликатным человеком и очень умным, но в душе он был ребёнок, просто “дитё”. <...> У него лицо было необыкновенное. Тогда ещё не была написана “Вальпургиева ночь”. Через несколько лет я её прочла и вспомнила, как он это всё проговаривал на даче. Ну, эти фразочки, эти лютики»".
После дачи Грабарей они переехали в дом управляющего посёлком В. А. Исаева. Дом отапливался, и в нём можно было жить и зимой, и ранней весной. Однако вскоре в этом доме, названном Венедиктом Ерофеевым «хутором», ему было отказано.
В письмах сестре Тамаре Гущиной он всегда старался выглядеть примерным пай-мальчиком. Так и на этот раз. Письмо было написано 1 декабря 1980 года, когда они с Галиной Носовой жили в доме Грабарей:
«Тамара Васильевна, добрый тебе день.
(На этот раз пишу покрупнее и с интервалами, помня о твоих сетованиях на бисерность почерка и скаредность интервалов.) От тебя получил письмо позавчера, будучи на хуторе. Я оттуда не выползаю, по существу, у меня там всё, что мне нужно — книги, пишущая машинка, отрадная возня с дровами и с печкой, лыжи, умиротворение и весёлая трезвость. И почти ни души, если не считать субботне-воскресных наездов из Москвы наследников Игоря Грабаря. Об эту пору в прошлом году, в Москве я купался в гостях, недугах, вине и чёрной меланхолии. Мы уже решили бесповоротно — хуторок загородный нам совершенно необходим. Тем более их цену взвинчивают уже не из года в год, как в милые старые времена, а с часу на час»12.
Переговоры с В. А. Исаевым о продаже его владения ничем существенным не кончились.
Со смертью Бориса Николаевича Делоне 17 июля 1980 года Венедикт Ерофеев словно сорвался с тормозов и пил без удержу. Однако его связь с академическим посёлком Абрамцево не прервалась. Последний свой Новый, 1990 год он встретил на одной из дач этого полюбившегося ему места.
Начальные 1980-е годы прошли для Венедикта Ерофеева не так, как хотелось бы его родственникам и друзьям. Один запой сменялся другим. Я уже писал о встрече Нового, 1980 года. О том, какими видениями этот праздник сопровождался и чем для него закончился. Венедикт Ерофеев не раз и не два оказывался в Психиатрической клинической больнице им. П. П. Кащенко с тяжёлой алкогольной интоксикацией. Невозможно представить, как удавалось Венедикту Ерофееву выпить столько вина и водки за один вечер. Так, во время чтения на магнитофон своей поэмы на квартире Александра Кривомазова он выпил более семи бутылок вина. Хозяин квартиры вспоминает: «В конце того вечера была сделана последняя фотография: между слушателем и слушательницей с белыми лицами стоит с синим лицом наш замечательный автор»13. Уходя после этого вечера, он захватил с собой ещё две бутылки вина, которые опорожнил ночью. В его оправдание скажу, что сколько бы он ни выпил, язык у него не заплетался и глупости он не говорил. Другое дело, что он вдруг неожиданно падал на пол и мгновенно засыпал, как это произошло дома у Воронелей.
