Тамара Васильевна в своих «Воспоминаниях» пишет: «Неожиданно я получила письмо от Нины. Она написала, что мама уехала в Москву, что они голодают, поэтому их всех троих положили в больницу. Наш профсоюз выделил мне 300 рублей на дорогу. Вену и Борю я привезла к себе в общежитие. Нина осталась в Зашейке сдавать экзамены. Кировский горком комсомола помог мне устроить детей в детский дом. Нина осенью поступила в горно-химический техникум на геологоразведочное отделение»11.
Нина Васильевна в разговоре со мной призналась, что её желанием было поступить в медицинское училище. Но там оказалась очень маленькая стипендия. Прожить на неё без помощи семьи было просто невозможно. Так что пришлось выбирать горно-химический техникум. Перед отъездом из Зашеека она продала козу и купила себе платьице. В нём и поехала в Кировск сдавать экзамены.
Как раз в это тяжёлое для их семьи время в Зашееке сгорело их жильё в бараке, а с ним весь нехитрый скарб. Обиднее всего, что сгорела большая фотография родителей. На ней они были молодыми, красивыми и смотрели на детей со стены, словно подбадривая их не впадать в отчаяние при любых обстоятельствах жизни и поворотах судьбы в худшую сторону. Ещё сгорели домашние раритеты: шкура белого медведя — самая дорогая в их доме вещь, и сундук, обклеенный изнутри ассигнациями, напечатанными Временным правительством, так называемыми «керенками».
Для Ерофеевых началась более трудная, чем прежде, жизнь. Больше всех из оставшихся на воле членов ерофеевской семьи досталось всеобщему любимцу Венедикту, Вене, Венушке. Он не ожидал таких несчастий в его семье и был психологически травмирован шестилетним пребыванием в детском доме. Если с ним рядом не оказалось бы брата Бориса, сразу вставшего на его защиту в казённом учреждении, неизвестно, что с ним произошло бы среди чужих, обозлённых и несчастных детей.
В детском доме № 3 города Кировска Мурманской области Борис и Венедикт оказались 5 июня 1947 года. Маленьким Ерофеевым повезло, что они попали именно в этот детский дом, существовавший всего лишь три года. До его появления для размещения эвакуированных в 1942 году из Мурманска в Кировск пятисот детей был образован интернат, вскоре получивший среди горожан добрую славу. Директором интерната была Александра Петровна Смирнова
[240], женщина хозяйственная, с накопившимся педагогическим опытом и широкообразованная. В интернате она организовала ученическое самоуправление, кукольный театр, ученический и учительские хоры, оркестр народных инструментов12.
Вот что она рассказала о том военном времени в своих воспоминаниях: «Дети были всякие. Были случаи воровства. Иногда воспитанники лезли в огороды жителей города и вырывали там редис, репу. Но все случаи воровства разбирались сразу на совете интерната, и поэтому очень скоро воровство было ликвидировано. Мы завели огород и выращивали там свои овощи. У нас были даже парники. Потом завели свиней. Ухаживали за этим большим хозяйством сами дети. В интернате было много труда. Например, когда привозили в вагонах дрова, и дети, и учителя шли на разгрузку. Работали все без отговорок, дружно, быстро»13.
Война шла к концу, и в 1944 году интернат преобразовали в детский дом № 3. Его директором стала та же Александра Петровна Смирнова. Понятно, что все достижения интерната сохранялись и развивались под её руководством и в детском доме. Остались в новом учреждении и кукольный театр, и постоянные выставки детских работ, и кружок рукоделия для девочек.
Венедикта и Бориса зачислили под номерами 180 и 181 (как заключённых!) и поместили в палату на 26 человек.
Борис и Венедикт посещали вместе с другими детдомовцами школу-семилетку № 6 в Кировске.
Вообще-то Вена был ребёнком по виду щуплым, а по нраву спокойным и уравновешенным. В детском доме, по его словам, существовали «сплошное мордобитие и культ физической силы». В этой атмосфере постоянной детской агрессии он в отношениях со сверстниками избрал позицию наблюдателя. Незадолго перед смертью в беседе с журналистом Леонидом Прудовским Венедикт Васильевич признался, что в той давнишней ситуации ничего лучшего для него, чем тактика «моя хата с краю», выбрать было невозможно: «Может быть, эта позиция и не вполне высокая, но плевать на высокость»14. Что тут скажешь? Откровенно и убедительно. Обвинять в цинизме девятилетнего ребёнка (до десяти лет ему оставалось пять месяцев) было бы несправедливо и глупо.
Борис был физически более крепким. К тому же по характеру в отличие от младшего брата шустрым и задиристым. Он быстро освоился в новой обстановке. Кормили в детском доме скудно, но от голода никто не умирал. Не то что пришлось им испытать в Зашееке, когда еды вообще не было, а тут всё-таки худо-бедно, но детей ежедневно кормили. Это обстоятельство примирило Бориса с укладом и казарменным распорядком сиротской жизни. Раззявой, как его младший брат, он не был. Приходилось быть начеку, чтобы в случае чего дать обидчикам отпор. Борис об этих днях вспоминал: «Летом собирали ягоды. Норма — 1 литр черники, чтобы заработать на сладкий чай. Чёрного хлеба до 1949 года была норма 1 кусочек, позднее норму отменили. Но нельзя было зевать — украдут хлеб или колбасу»15.
Применение рукоприкладства для выяснения отношений между воспитанниками детского дома было обычным делом, но Бориса такая форма решения конфликтов между старшими и младшими детьми не смущала. Он сам был паренёк заводной и драчливый. Такой же сорванец, как многие его новые товарищи. Ему в рот палец не клади — тут же откусит. Он мог постоять за себя, а в случае чего защитить младшего брата. Борис вспомнил одну из таких историй: «Однажды мы пошли в лес поесть ягод. Веня с книгой сел и ел ягоды. На него напали мальчишки, стали бить. Я заступился за брата. Меня побили, но Веньку оставили в покое»16.
Вене пришлось куда сложнее. И характер у него был другой, и душа ранимая. Неспроста они получили у детей разные клички. Бориса звали «Бегемотом», а Вену — «Курочкой», потому что он ходил всё время за старшим братом. Летом 1977 года в Абрамцеве он записал: «Достать, наконец, “Чёрная курица” Антона Погорельского. Больше всего слёз из всех детских слёз»17. Уже по одной этой записи понимаешь, что испытал любимец семьи Вена в чужеродной для него среде. В какой-то мере это насильственное перемещение ребёнка, по психологической встряске сравнимое с мытарствами взрослого человека, ни за что ни про что оказавшегося в ГУЛаге среди блатарей.
Как рассказывал Борис, детдомовцы обычно дрались с мальчишками с улицы Нагорной, а в школе стреляли из рогаток бумажными пульками, но вскоре перешли к пулькам металлическим. Борис решительно пресёк подобные опасные стрельбища. Он приобрёл авторитет у подростков и впоследствии продвинулся в детдоме по карьерной лестнице: с седьмого класса уже был председателем школьного совета18.
Тамара Васильевна Гущина рассказала Наталье Шмельковой о жизни её младших братьев в детском доме: «Мать думала, что там сытнее, а им, детям, выдавали подбелённую молоком воду, в которой плавали несколько картошинок и макаронин. А дети считали, сколько макаронин у каждого. У кого больше»19.
