После трех месяцев мучительного совместного проживания она постепенно начала осознавать, что я добра, а ей здесь уютно. Я же, в свою очередь, открыла для себя, что она умная и чрезвычайно забавная. Так вот почему у нее было так много друзей и знакомых! Я смеялась до слез над ее шутками и пародиями на знакомых. Она по-прежнему сводила меня с ума и могла сказать очень обидные вещи, но у матери были и свои таланты. Она могла играть на пианино на слух, прекрасно вышивала, была мастером на все руки. Она была милой, умела расположить к себе людей, и они к ней тянулись. Пожалуй, впервые в жизни мне довелось узнать и понять свою мать. Следующие три месяца мы неплохо ладили, и наши отношения больше не строились вокруг скандалов. Затем, когда она прожила у меня полгода, мне пришлось уехать на конференцию в Новую Зеландию, так что на время поездки я отвезла мать в Уэльс в дом престарелых. Мы договорились, чтобы ее привезли обратно, когда я вернусь, но в день моего приезда она сломала таз, и с того момента ее состояние стремительно ухудшалось.
Спустя почти полгода, на третий день Рождества, она умерла у меня на руках, перед смертью сказав: «Я даже не догадывалась, какая у меня чудесная дочь». Я всплакнула, но не из-за того, что ее не стало, а из-за всех тех упущенных лет, на протяжении которых мы могли быть друзьями. Не думаю, что она простила бы меня за то, что я была бабушкиной любимицей, получившей всю любовь и внимание, которые, как ей казалось, по праву принадлежали ей. Ее несчастная мать вечно была слишком занята, стараясь прокормить семью, и ей, наверное, попросту не хватало сил на открытое проявление теплых чувств. Я же никогда не смогла бы простить своей матери столь беспечно нанесенную мне травму, явное пренебрежение моими чувствами всю мою жизнь, а также то, что она постоянно нарушала мое внутреннее личное пространство. Я никогда не могла расслабиться в ее присутствии. Как же все это печально.
После развода родителей жизнь с матерью была чрезвычайно горькой, и, когда мой парень сказал, что получил работу в Англии, до меня дошло, что я могу поступить так же. Итак, сдав половину выпускных экзаменов второго уровня, я откликнулась на вакансию в лаборатории государственной службы в Суррее, получила ее и обзавелась жильем. Разумеется, моя мама всячески пыталась этому помешать, но ей пришлось смириться, потому что я уже все решила и была воодушевлена перспективой освободиться от ее гнета. Я попросту сбежала.
Оглядываясь назад, могу сказать, что люди, с которыми я жила в Суррее, оказались милыми и добрыми, но, господи, какими же они были для меня чужими. Меня кормили вкусной домашней едой, у меня была своя уютная комната, и все равно я жутко тосковала по дому. Возможно, в это сложно поверить после всего, что я рассказала про жизнь там, тосковала я, прежде всего, по долине, своим друзьям и всему, что было мне знакомо. Я не могла поверить, насколько плоской была земля в Суррее – я толком не видела ни одного холма. Вода была на вкус соленой и омерзительной; никакого сравнения со сладкой, приятной водой, что стекала с холмов. Автобусы не останавливались, пока не поднимешь руку. В Уэльсе, если человек стоял на остановке, считалось очевидным, что он ждет автобуса. Я была огорошена, и один автобус за другим просто проезжали мимо, пока я не увидела, как на противоположной стороне кто-то махнул рукой, и машина остановилась. Это был еще один урок в освоении этой странной равнины, где все выглядело одинаково и повсюду росли высаженные рядами тополя.
Я сильно удивилась, увидев банки с соленьями и вареньем с приклеенным сбоку ценником, а также печенье в упаковках. Прежде мне не доводилось видеть упакованных продуктов, и это казалось чудовищно вульгарным. У нас дома сыр резали проволокой, печенье продавали на развес из больших жестяных банок, а бекон нарезали на специальной машине со смертоносными вращающимися лезвиями. Охрана труда и техника безопасности? Таких понятий попросту не существовало. Больше всего же меня поразило то, что в Англии уголь покупали на угольном складе и привозили небольшими мешками. Мне доводилось лишь видеть, как уголь сваливают тоннами на дороге возле дома, причем некоторые куски были размером с кресло. Отец разбивал их и перетаскивал в сарай для хранения угля, после чего подметал улицу и лил на нее ведрами мыльную воду. В таких ситуациях соседи всегда помогали друг другу, и по окончании работы всех неизбежно угощали пивом.
Помню, как наблюдала за своим отцом, разбивающим кувалдой уголь, и в расколотых валунах мы вместе выискивали окаменелые растения. По большей части попадались папоротники, но были и какие-то гигантские стебли, которые, как я теперь знаю, являются предками современного крошечного хвоща. Отец владел участком земли у нас за домом, и мы здорово веселились у костра, устраивая там фейерверки. Особенно хорошо мне запомнился год, когда один завистливый мальчуган бросил зажженный бенгальский огонь в огромную коробку с фейерверками, демонстративно возвышающуюся на другой такой же. Зрелище было невообразимое: ракеты свистели над землей во всех направлениях, от взрывов петард у девчонок задирались юбки, огненные колеса крутились по земле, и громкий треск со взрывами сопровождался полными искреннего ужаса криками и воплями – все разбежались в разные стороны. Это было просто потрясающе, и наглядно подтвердило сказанные в церкви слова о неприемлемости зависти и хвастовства – какая удивительная демонстрация последствий обоих грехов. Другие на своих участках держали кур, соседи разводили гусей, и я до сих пор помню, как мой отец ел омлет из гусиных яиц. Дальше по улице люди держали свиней, и мне запомнились визги, когда их тащили на убой, а также как истошно кудахтали, трепыхались и вопили курицы у соседей, когда их резали на ужин. Я все это ненавидела, но на нашем участке мы веселились на славу. Думаю, отец держал его лишь для того, чтобы нам было где играть.
Первые несколько лет после побега из Уэльса я чувствовала себя несчастной, жалкой и одинокой, хотя была твердо настроена домой не возвращаться и от своего решения не отступала. Люди смеялись над моим монотонным голосом и произношением гласных звуков и никогда не гнушались сказать что-нибудь плохое про Уэльс и его жителей. Они не питали какой-то особой неприязни именно к Уэльсу – оскорбительные шутки про ирландцев, шотландцев, северян и даже людей с юго-запада были таким же обычным делом. Постепенно я начала понимать, что коренные жители окружающих Лондон графств считают себя особенными, хотя теперь и контролируют свое поведение из-за обязательной политкорректности. Последние полвека принесли невероятные перемены по всей стране. Теперь, проведя большую часть своей жизни в Суррее, я стала англичанкой до мозга костей, и, приезжая в Уэльс, ощущаю себя немного чужестранкой: мне бьет по ушам здешний сильнейший акцент, который наверняка когда-то был и у меня самой, а в глаза бросаются различия в культуре и менталитете. Таким образом, большую часть своей жизни я провела в некоем подвешенном состоянии, будучи валлийкой для англичан и англичанкой для валлийцев. Такова уж участь иммигранта.
Я вышла замуж за очень высокого и красивого англичанина, чье детство было полной противоположностью моему. Его родители, их дом и образ жизни напоминали мне одну известную рекламу растворимого какао: мама с папой устроились у камина в уютном довоенном особняке в своих клетчатых халатах, чтобы попить перед сном какао. Мне детство мужа напоминало книги Энид Блайтон, и отношение его родителей к жизни, миру и вселенной было типично традиционным. Его мама на самом деле оставалась дома, выпекая на кухне пироги, в то время как отец отправлялся в город в своем котелке со сложенным зонтом-тростью, успевая закончить кроссворд в «Таймс» к тому моменту, как поезд подъезжал к вокзалу Ватерлоо.
