Эта кажущаяся идиллия была омрачена войной и эвакуацией, и на протяжении пяти лет мой свекор редко когда видел свою жену и сына. Он был высокопоставленным госслужащим, выполнявшим во время войны важные функции, и его отправили в Манчестер. Постепенно по мелким деталям и неожиданным наблюдениям становилось понятно, что их семейная жизнь была далеко не такой, какой казалась со стороны. Мой муж был не особо близок со своим отцом и большую часть времени проводил с матерью, которая души в нем не чаяла. Я же весьма неплохо поладила с его отцом и не боялась иногда проткнуть раздутый пузырь его самомнения. Помню, как моя мама пригласила их обоих на выходные в свой дом на горе, и мой свекор всячески изумлялся чистоте нашей долины, ее прекрасным видам, ее бескорыстным и веселым жителям. От кого-то другого подобные комментарии могли бы прозвучать высокомерно, но я знала, что свекр был искренне удивлен, что мы все не покрыты с ног до головы угольной пылью. Помню, как муж сказал мне: «Ты та дочь, о которой он всегда мечтал», а затем, скривив губы, добавил: «Со всей твоей любовью к науке». Снова ревность из-за невинного проявления теплых чувств?
Отец моего мужа был злостным курильщиком большую часть своей жизни и сразу же после выхода на пенсию лишился обеих ног из-за диабета и закупорки артерий. Он умер в 72 года, что теперь считается довольно молодым возрастом. Современная медицина, казалось бы, подарила нам надежду, и 60 лет теперь – практически как раньше 40. Помню, как сидела рядом с ним в его предсмертные часы: он лежал в безукоризненно чистой, как всегда, пижаме с идеально подстриженными волосами и усами. Я держала его за руку и машинально положила палец на его запястье в поисках пульса. Биение было неравномерным. С последними быстрыми пульсациями он испустил глубокий вздох и уставился мне прямо в лицо. Его покинули все признаки жизни.
Я была зачарована произошедшими изменениями. Он был моим свекром, а затем стал просто телом; это произошло в мгновение ока. Я никогда прежде не видела смерти подобным образом. Я поняла, что душа покинула его, оставив пустой сосуд.
Годами ранее я стала приверженцем редукционизма и рассматривала душу лишь как сложную совокупность физико-химических реакций. Мы – результат взаимодействия химических процессов в мозге и нашего жизненного опыта. От человека особо не зависит, будет ли он святошей или психопатом по натуре. Можно рассчитывать лишь на небольшую корректировку своего поведения – ваши мысли принадлежат вам, являясь вашей особенностью. Увиденный закат чужой жизни принес мне огромное успокоение. Теперь я не сомневалась, что больше свекр не будет страдать: у него не было физической возможности ощущать боль.
Примерно 30 лет спустя, в 2005 году, моя мама скончалась у меня на руках, в точности как это произошло со свекром. Переход от жизни к смерти стал для меня такой же впечатляющей метаморфозой, однако мой практически отстраненный интерес к кончине этих двух пожилых людей был лишь научным любопытством. Мне довелось испытать муки настоящей скорби только по двум другим людям, а также по каждому коту, которого мне посчастливилось холить и лелеять.
Верится с трудом, но на момент развода мы прожили в браке 42 года, однако я знала своего мужа немногим больше, чем после очень церемонных нежных ухаживаний, растянувшихся почти на пять лет. На протяжении десятилетий в эмоциональном плане мы были двумя спутниками, которые вращались друг вокруг друга и почти никогда не соприкасались. У мужа было много разных хобби: он прекрасно фотографировал, плавал с аквалангом, управлял самолетами и вертолетами, а еще стал хорошим наездником. Затем у него появилась новая страсть: компьютеры, в которых он хорошо разбирался. Ему всегда хотелось непременно обзавестись самым лучшим оборудованием, прикасаться к которому больше никому не дозволялось. Мне казалось, что мы живем весьма обеспеченно, и как-то у нас даже был «Порш», а затем «Феррари» – и я обожала ездить на обеих машинах. У нас был легкий двухмоторный восьмиместный самолет «Сессна», две лошади, бог знает сколько компьютеров и другой всевозможной электроники. Всегда осторожная, я тоже научилась управлять самолетом, поскольку приходила в ужас от перспективы остаться одной на высоте две тысячи метров с обмякшим от сердечного приступа телом на приборной панели. Мы летали по всей Европе, останавливались в чудесных отелях – нашим любимым курортом были Канны, – и неудивительно, что многие мои друзья подобно мне считали нас обеспеченными.
В шестьдесят лет, когда я предвкушала безбедную и плодотворную жизнь после выхода на пенсию, мне в лицо бросили горькую правду. Я была опустошена и в полном недоумении. Оказалось, что годами меня предавали, как только можно предать женщину. У нас никогда не случалось пререканий или даже просто разногласий – мы не были для этого достаточно близки. Я всегда находила, чем заняться, в то время как он предавался своим увлечениям, среди которых, как выяснилось позже, было и завоевание женских сердец. Как же все это печально. Я вежливо попросила его уйти, и после не менее вежливых возражений он подчинился. Так все и закончилось.
Мы развелись примерно через семь или восемь лет после расставания, а тем временем мне нужно было как-то зарабатывать себе на жизнь. Мы оказались никакими не богатыми; практически все наши сбережения он промотал на свои прихоти. Оставил меня одну в этом огромном доме с двумя котами, благодаря которым, впрочем, мне никогда не было одиноко, и я, честно говоря, почти не заметила, как муж ушел из моей жизни. Одной из приятных перемен оказалось то, что мне больше не нужно было стирать его рубашки и каждый день готовить ему ужин. Я уж точно не собиралась тратить деньги на адвокатов и занималась всем бракоразводным процессом сама, немного советуясь со своей племянницей-адвокатом. Все обошлось мне в пару сотен фунтов; я даже попросила бывшего мужа возместить эти расходы, и он подчинился. То было крайне тяжелое время, но оно не идет ни в какое сравнение с самым ужасным событием в моей жизни. Как вообще мне удалось пережить такие физические и душевные муки?
Первой настоящей катастрофой стало трагическое известие о том, что моя любимая бабушка погибла в автомобильной аварии. Я просто не могла этого принять, и впервые в жизни почувствовала себя одинокой и напуганной, смятенной и дезориентированной. Через год, однако, меня ждало нечто куда более страшное. Мой ребенок был для меня искоркой счастья, лучом солнца в моей жизни и ее смыслом. Я жила ради нее – моей голубоглазой золотоволосой дочери Шан. Первые девять месяцев она росла необычайно здоровым и крепким ребенком. Разумеется, она было просто чудо, как и любой ребенок для своей матери. Мы все время проводили вместе, и я носила ее, по валлийскому обычаю, в завязанной на груди шали. Мы обе были от этого в восторге. Я храню ту шаль до сих пор.
Говорят, беда не приходит одна, и в тот раз именно так и случилось. Как-то утром Шан сильно капризничала, и мы были очень удивлены, когда после легкого упрека она разразилась душераздирающими слезами. Когда я отвела ее к врачу, тот отмахнулся от меня, как от новоиспеченной нервозной мамаши. Даже когда стало очевидно, что с дочерью действительно что-то не так, ко мне продолжили относиться как к надоедливой паникерше. Вскоре после этого спина Шан покрылась крошечными фиолетовыми пятнами, которые, как я теперь знаю, были вызваны подкожными кровотечениями. Геморрагическая сыпь. Интернета, который мог бы помочь разобраться в симптомах, тогда не было, и за советом мы с тогда еще мужем могли обратиться лишь к терапевту. На этот раз он отнесся ко мне серьезно, и Шан в срочном порядке направили к старшему педиатру. Вдаваться в подробности того, что происходило дальше, для меня было бы невыносимо, однако в итоге Шан диагностировали лимфому Ходжкина – по сути, рак крови. У местных врачей не было опыта лечения этой болезни у столь маленьких детей, и на несколько месяцев больница Сент-Томас в Лондоне стала нашим вторым домом. В итоге врачи поняли, что диагноз поставлен ошибочный, на самом деле у дочери было редкое аутоиммунное заболевание под названием болезнь Леттерера – Сиве. Следующие десять месяцев были сущим адом. Каждый раз, подходя к ее кроватке, я боялась застать Шан мертвой. У нее было слишком мало эритроцитов, и ей переливали мою кровь – моя кровь вообще подходит всем, я универсальный донор (первая группа с отрицательным резус-фактором). Жуткие медицинские и хирургические вмешательства все продолжались, и сейчас я понимаю, что врачи попросту не знали, что делать.
