Теперь я сожалею лишь о том, что она не умерла быстрее, чтобы ей не пришлось столько страдать. Даже спустя все эти годы я плачу на ее могиле и вспоминаю о ней каждый день. Какой она могла бы стать? Были бы у меня внуки? Выросла бы она больше похожей на меня или на своего отца? Больше детей у меня не было, так что неизвестно, хорошая ли вышла бы из меня мать. Я всегда жду от всех, чтобы они старались изо всех сил, преуспевали в любых своих начинаниях. Я знаю, что очень требовательная, и, наверное, была бы надоедливой матерью. Возможно, Шан испытывала бы ко мне такую же неприязнь, как я к своей матери, но я уверена, что дочь всегда была бы у меня на первом месте. Она была для меня всем. Я отчаянно пыталась ее защитить, но она перестала быть Шан в тот холодный январский день. Я смотрела в оцепенении, не веря своим глазам. По телу словно пробежал разряд тока, а затем внутри стало пустеть. Эта пустота так никогда и не была заполнена – и вряд ли когда-нибудь будет.
Когда медсестры увели меня в сторону, я поняла, что со мной уже случилось худшее, что только могло произойти в жизни. Никакое горе или несчастье не нанесет мне более сильный удар, не причинит мне столько боли. С того дня больше никому не было под силу задеть мои чувства. Для меня больше никогда не было и не будет ничего и никого важнее, чем Шан. Я благодарна за то, что у меня была дочь.
Человек со столь непробиваемой эмоциональной броней может показаться надменным. Чаще всего мне попросту нет никакого дела до того, что думают обо мне другие, и я все говорю откровенно и напрямую. Я ничего и никого не боюсь. Возможно, именно поэтому мне удавалось нормально переносить все те отвратительные и шокирующие зрелища и события, с которыми я сталкивалась на протяжении своей карьеры в криминалистике. Понимаю, что мое неравнодушие к детям и животным, с которыми плохо обращаются, скорее всего, как-то связано с моей дочерью, ее страданиями и смертью. Я знаю, что некоторые считают меня жесткой, однако под скорлупой невозмутимости я мягкая, словно шелк. Те, кто знаком со мной близко, никогда меня не боятся, но я знаю, что могу одним взглядом остановить любое неприемлемое поведение.
После смерти Шан я была тощей, и все также задыхалась, как в детстве. Как-то раз в медицинской школе, где я работала, профессор, стоя над бутылочкой со взятой в палате пробой мочи, обратил внимание на мой кашель.
– Ой, да я вечно кашляю.
– Что ж, думаю, тебе следует пройти обследование.
И меня обследовали.
В те дни пациентов клали на стол, вращающийся во все стороны, вставляли в нос трубку, заливали в легкие контрастную жидкость и крутили на этом столе, пока все легкие не окажутся покрыты ею изнутри, после чего делались многочисленные рентгеновские снимки. Помню, как завороженно смотрела на экран, хотя мне и казалось, будто я тону. Чтобы избавиться от этой белой жижи, мне пришлось перевернуться на живот, после чего меня били по спине, пока я все не выкашляла. Эта процедура называлась бронхографией, и теперь, к счастью, на смену ей пришла компьютерная томография. Больше ни одному ребенку или взрослому никогда не придется испытывать подобного на себе. Меня словно пытали на своей тарелке инопланетяне в белых халатах.
Диагноз поставили быстро. Мое правое легкое полностью захватил абсцесс, да и левое было не в лучшей форме. Не прошло и месяца, как я стала пациентом в той самой больнице, где умерла моя дочь, в палате прямо напротив Биг-Бена. Удивительно, но спустя некоторое время я уже и не замечала, как часто гремели колокола этих часов. Мне вырезали большую часть правого легкого, а в те дни с анестезией и обезболивающими было все не так хорошо, как сейчас. Я отчетливо помню то время. Меня затягивало в водоворот боли и страданий, единственным спасением из которого был морфин. Эйфория, от которой тело взмывало вверх, прочь от мучений, была настоящим волшебством. Поначалу я противилась, потому что иглы доставляли ужасную боль, однако, стоило мне самой попросить обезболивающее, как мне отказали. Разумеется, врачи должны учитывать вероятность развития зависимости и давать столь сильный наркотик только при необходимости. Я прекрасно могу представить, как очередная доза сильнодействующего опиата может стать смыслом жизни для людей, погрязших в страданиях и отчаянии. Было бы так просто поддаться искушению, когда, стерпев укол иглы, получаешь взамен блаженство и эйфорию.
На лечение ушло много времени, но в итоге я поправилась и вернулась к работе. Моя психика и хрупкое тело слишком многое пережили. Тем не менее с моим душевным состоянием все в полном порядке – жаль, что не могу похвастаться таким же крепким физическим здоровьем.
12. Яды
Я, может, и не могла ходить в школу так же регулярно, как мои одноклассники, но, пока не сдала распределительные экзамены, очутившись в той проклятой гимназии – том месте на вершине крутого холма, – я очень любила школу и чудесного и доброго директора, мистера Дейвиса, и «Коротышку» Джонса, нашего учителя. Какими же талантливыми они были людьми! Мистер Джонс выявлял в каждом из нас лучшие стороны, но при этом умудрялся ни к кому не проявлять особого отношения и ни про кого не забывал. Сама я этого не понимала, но более чем 60 лет спустя, на очередной встрече класса одна из моих бывших одноклассниц во время обеда заявила, будто все знали, что я была у директора любимчиком. Закатив глаза и засмеявшись, она принялась вспоминать, как тот всегда обращался ко мне за ответом, или просил меня помочь классу, когда мы не могли разобраться в чем-то несложном. Я знала множество фактов, почерпнутых из энциклопедий, которые были моими любимыми книгами. Разнообразные истории в них были чрезвычайно поучительными и содержали уйму интересной информации. Долгие часы, проведенные в постели, пока остальные играли и гуляли, наградили меня многочисленными и крайне разноплановыми, знаниями.
Моей близкой подругой была Дженни Брутон, и, когда я чувствовала себя достаточно хорошо, мы отправлялись вместе на поиски приключений. Совсем неподалеку от деревни были открытые холмы, где свободно паслись овцы и горные пони. Мы уходили на весь день, подкрепляясь сэндвичами с вареньем или дрожжевой пастой
[10]… если раньше нас до них не добирались пони. Порой они бывали еще теми разбойниками, желая попробовать что-нибудь новенькое, отличающееся по вкусу от того, что можно найти на холмах. Чем мы только с Дженни не занимались. Мы собирали колокольчики и настаивали на них духи в вымытых бутылочках из-под соусов, не обращая внимания на остаточный запах соуса в забродившем месиве. Мы знали, где достать лягушачьей икры, чтобы наблюдать, как маленькие черные точки в желеобразной массе постепенно приобретают форму, и в итоге из икринок вылупляются головастики. Оставляя кусочки сырого мяса в воде, мы даже умудрялись иногда поймать крошечных лягушат. Как-то мы поймали медяницу
[11], и я держала ее в большой банке на подоконнике у нас в коридоре, хотя мама в итоге и высвободила ее из этой стеклянной темницы, из-за чего я закатила истерику со слезами, возмущаясь, что она посмела сделать это, не посоветовавшись со мной. Моей самой заветной мечтой, которая в итоге исполнилась, было обзавестись перочинным ножиком, чтобы мы с Дженни могли выкапывать земляные каштаны. Conopodium majus – близкий родственник моркови с вкусными маленькими корнеплодами, образующимися глубоко в почве. Мы знали один участок на пастбище, прямо у тропинки, где их можно было откопать с глубины всего десять сантиметров, что для этого растения совсем немного. Когда нам все-таки удавалось раздобыть несколько клубней, мы радовались так, словно нашли клад. Мы вытирали землю, слегка счищали кожуру перочинным ножиком, плевали на них, терли о подол и сразу же съедали, хотя порой на зубах и скрипел песок. У них был чудесный, изысканный вкус, и мы никогда не жалели о потраченном времени и силах.
