Все теперь получают знания о ДНК, однако и здесь не обходится без ошибок. Порой они возникают в лаборатории, но чаще всего проблема состоит в неверной интерпретации результатов. За последние годы это привело к ряду серьезных судебных ошибок, что не может не пугать. Хуже того, в результате совершенствования ДНК-экспертизы она стала жертвой собственного успеха. Методики уже настолько чувствительные, что ДНК-профиль можно получить всего из нескольких клеток. Даже если лабораторные методы безупречны, наличие ДНК какого-то человека на месте преступления вовсе не обязательно означает, что он действительно там присутствовал, так как перенос ДНК происходит постоянно. Одна из главных трудностей – понять, мог ли состояться перенос с первичного источника на вторичный, и даже на третичный. Когда мы встречаемся с друзьями или когда толпа прижимает нас к другим пассажирам в метро, постоянно происходит обмен ДНК, так что невиновный человек запросто может быть обвинен в совершении преступления. Результаты ДНК-экспертизы подвергают сложным методам статистического анализа, для которого используются специальные компьютерные программы, однако при этом возникают новые проблемы. Человек, интерпретирующий ДНК-профиль, может не знать деталей проведенного анализа данных. Нет никаких сомнений в эффективности ДНК-экспертизы, и ее совершенствованием занимаются множество чрезвычайно умных людей, однако известно, что она не всегда дает стопроцентные результаты.
Когда следов ДНК или отпечатков пальцев обнаружить не удается, на помощь неизбежно приходит судебная палинология. Отпечатки пальцев, ДНК и текстильные волокна – три самых важных типа следовых улик в криминалистике. Пыльца и споры, наряду с другими микроскопическими частицами, представляют отдельный тип улик, которые – при правильном анализе и интерпретации – могут стать крайне весомыми доказательствами. Тем не менее, мне остается только гадать, станет ли моя профессия частью арсенала криминалистики в будущем? В британских университетах больше не готовят универсальных ботаников или микологов.
Я часто получаю обычные и электронные письма из-за рубежа, как от студентов, так и от опытных ученых, спрашивающих, могу ли я заняться их обучением, либо интересующихся, могут ли они приехать поработать со мной, чтобы узнать, что к чему. Когда же я объясняю, что у них должна быть докторская степень по палинологии или ботанике, а также многолетний опыт работы, разговор прекращается. Я проработала ученым-исследователем и лектором многие годы, прежде чем меня неожиданно привлекли к расследованию преступлений. Я уже была в состоянии разработать план действий и реализовать его вплоть до уровня судебного разбирательства. Я не училась, а просто применила уже имевшиеся у меня знания. Мои коллеги из Техаса и Новой Зеландии тоже были учеными всю свою жизнь, прежде чем на закате карьеры пришли в криминалистику. Они все уже давно перешагнули за пенсионный возраст, и, как ни сложно в это поверить, я тоже. Подобная работа не для новичков.
Я никогда не смогу считать себя вышедшей на пенсию. Как по мне, это весьма странное понятие. Если есть, что делать, делай это. У меня есть полезные для общества знания и навыки, и было бы неправильно не делиться ими, когда в них возникает потребность. Порой мне кажется, что я сделала уже вполне достаточно, и, хотя продолжаю участвовать в расследованиях, я больше никогда не буду жертвовать своей жизнью, чтобы работать с полицией в таком интенсивном режиме, как раньше. Жизнь? У меня ее не было. Я даже толком не знала своих соседей и целиком посвящала себя работе, к большому огорчению моих очень немногочисленных близких друзей.
Одна из потрясающих особенностей судебной экологии – или вообще любой экологии – в том, что ты никогда не перестаешь учиться. Каждый образец приносит тот или иной сюрприз, и меня никогда не перестанет будоражить всплеск адреналина, когда я иду от лотка с микропрепаратами к предметному столику микроскопа. Хочется продолжать и продолжать изучение. Всегда есть, на что еще взглянуть, что еще записать, измерить, интерпретировать; мир природы кажется безграничным. Первую половину своей карьеры я изучала прошлое, для чего нужно было копаться в осадочных породах и почвах. Криминалистическая работа же сосредоточена главным образом на настоящем, и все улики находятся в основном на поверхности. Единственное предсказуемое здесь – непредсказуемость матери-природы. Можно составить подробные протоколы и методические указания по выполнению конкретной работы, однако невозможно создать универсальную безошибочную модель, применимую к любой ситуации. Каждый раз приходится во всем разбираться заново.
Многие люди определенного возраста воображают, будто у них будет возможность повторно прожить свою жизнь. С годами особенно остро понимаешь, что попытка только одна. Это уже избитая фраза, но, подобно многим избитым фразам, она абсолютно истинна. Я никогда ничего не планировала – все сложилось в моей жизни само собой, но, зная то, что знаю сейчас, сделала бы я что-то по-другому? Да, сделала бы. Когда я была мечтательной девочкой, представляла, как могу стать балериной, пианисткой или ученым-исследователем. Полагаю, в итоге я добилась самого простого из трех, однако, оглядываясь назад, понимаю, что, возможно, мне следовало бы заняться юриспруденцией и стать королевским адвокатом. Я бы не хотела быть обычным адвокатом, потому что, независимо от занимаемой должности, их неизбежно называют младшими. Именно королевские адвокаты ведут дело и наделены полномочиями давать присяжным рекомендации. В Великобритании, США и на территории большей части Содружества наций действует состязательная система судопроизводства. Защита и обвинение борются между собой за победу, и, как я знаю по опыту, запрещенных приемов здесь нет. В ходе суда позиция полиции противопоставляется позиции обвиняемого, и адвокат выступает в роли щита от всех провокационных вопросов. Когда противоборствующая сторона начинает пытаться тебя дискредитировать, это верный знак, что ты справился со своей задачей, и представленные тобой доказательства неопровержимы.
Мне всегда нравились судебные прения, когда доказательства подвергаются подробному критическому анализу и ставятся под сомнение. Приходится постоянно «соображать на ходу»: адвокат нападает, свидетель защищается, и адвокат нападает снова. Эти состязания могут порой затягиваться в зависимости от уверенности и выдержки свидетеля. Иной раз смышленому адвокату удается размазать свидетеля одной лишь вступительной речью. К счастью, меня подобная участь миновала, но опытный свидетель-эксперт всегда ожидает худшего. Лучшие адвокаты серьезно готовятся к суду, либо за них это делают прилежные помощники. Тогда им не составляет труда нанести максимально точный удар. Тем не менее, если свидетель действительно эксперт в своем деле, никакая подготовка не поможет адвокату дотянуться до его уровня знаний, и меня не перестает поражать, как часто адвокаты вообще оказываются практически не подготовленными.
У некоторых имеется лишь расплывчатое представление о сути дела, и они проводят допрос своего свидетеля в суде на основании того, что им удастся выудить у свидетеля обвинения. Самые лучшие из них, ознакомившись с моими отчетами, запрашивали встречу со мной, чтобы все подробно обговорить заранее. Самое ужасное выступление в суде у меня было, когда королевский адвокат не удосужился ознакомиться ни с одним из моих отчетов до того, как я принесла присягу. Самое короткое же состоялось во время судебного заседания по делу об убийстве в Центральном уголовном суде Лондона. Мне пришлось объяснять все тонкости полученных результатов адвокату защиты в коридоре суда за пять минут до начала перекрестного допроса. Я была в недоумении и возмущении, потому что потратила на это месяцы работы. А адвокат не отправился в тюрьму за недобросовестное исполнение своих обязанностей – эта участь ждала его подзащитного.
