— Кроме городской стражи, здесь полевые части блюстителя Мира, — негромко и деловито пояснил Этьен. И опять крикнул: — Выкуп! Никто не смеет мешать! Священное право выкупа!
Нас окружали с боков, но идти вперед, к эшафоту, пока что удавалось, и мы шли. И лишь у самого помоста уткнулись в цепочку стражников. Они не давали нам пройти, но и не атаковали.
Я наконец-то остановилась. Теперь ничто не мешало смотреть вверх.
О господи! Что они с ним сделали? Как он смог молчать эти минуты?! Да если эта толстая мразь на коротких ногах еще раз взмахнет кнутом, я отниму клинок у Терсана и швырну его как копье прямо отсюда. Никогда не училась, но знаю — не промахнусь!
— Судья и горожане, — донесся громкий голос Этьена. — По древнему, не отмененному обычаю принесен выкуп за приговоренного к смерти. Мы готовы его отдать. Будьте готовы освободить осужденного, если выкуп будет принят!
Ответом была тишина. Я слышала только порывы ветра да скрип досок помоста, на котором перетаптывался палач. Что с ним, геморрой, уремия? Да пусть бы всего побольше и сразу! И сквозь помост провалиться! Прямо возле вон той жуткой колоды, к которой прислонен здоровенный ржавый меч.
Строй стражников расступился. К нам спешил высокий тип, разодетый, как самец насекомого, привлекающий самок своим видом. Я как-то сразу поняла, что эта фигура здесь исключительно декоративная.
— Я главный судья. Кто принес выкуп?
— Друзья осужденного, — так же громко ответил Этьен и, не дав себя перебить, продолжил: — По давнему обычаю их имена не спрашивают, пока выкуп не принят или не отвергнут. Если ты знаешь законы, то должен задать только один вопрос.
Что это такое? За цепочкой стражи какая-то движуха. Приближается, и эти маскированные морды кажутся мне знакомыми. Да, этих мордоворотов в масках я видела в тайном офисе одного знакомого маньяка…
…Который тоже тут. Находится в кабинке на носилках, я даже вспомнила, как эта хрень называется — паланкин или портшез. И его несут внутри этой стально-масочной коробки к нам.
Цепь обычной стражи рассыпалась, как обычные кошаки отлетели бы от миски, к которой подошел катланк. Между прочим, у Паши шерсть встала дыбом без всякого приказа. Я слышала, что у катланков отличная чуйка, не только в смысле носа. Похоже, котенок понял, что ничего хорошего гость не несет.
От портшеза отделился какой-то пацан на побегушках, метнулся к судье, шепнул на ухо.
— Это противоречит закону, правилам и традиции! — сказала судейская рожа. — Того, кто принес выкуп, может сопровождать семья или компаньоны, но вносит выкуп только один. Пусть этот человек назовется, иначе выкуп будет отвергнут! Но перед этим пусть вспомнит — если выкуп не будет принят, его ждет эшафот!
К такому повороту Этьен был не готов. Он перевел взгляд на Нико…
Кто же принес выкуп? Они что, готовы это обсуждать?! Они забыли?!
— Я, Алина, пришелица из-за стены, приношу выкуп за жизнь осужденного Лирэна!
Ничего себе! Это что, я так сказала? Наверное, да, потому что все молчат и слушают.
Опять рокировочки в черном каре. Ага, портшез и группа особо приближенной стражи движется к нам. На полпути пассажир махнул рукой, приказывая остановиться. Стража вышла вперед. Из-за их стальных фигур донесся знакомый голос, уверенный и веселый:
— Алина, подойдите, пожалуйста. Хотя бы на три шага. Пока выкуп не отвергнут, вы в безопасности.
Я оглянулась, мои удивленные спутники ничего не сказали и я сделала три шага вперед.
— Смотри, Лирэн, — неожиданно сказал Лош, — она привела всех! Какое мастерство и какая щедрость!
С эшафота донеслись то ли стон, то ли рычание. Но я глядела на своего врага. Было так жарко, что мощные порывы ветра сбивали капельки пота с лица.
Внезапно стражники в шеренгах стали бить о каменную брусчатку древками алебард. Не громко, но синхронно. Я сразу догадалась для чего — экранировать от остальной площади нашу беседу.
— Алина, — голос стал шипящим, почти змеиным, но по-прежнему оставался разборчивым, — я готов принять выкуп. И спасти жизнь. Твою. Это очень щедро. Вот этому, — палец указал на Лирэна, — жизнь уже и не мила. А ты будешь жить. Согласна?
— Зачем это вам? — черт его знает, почему я спросила.
Не все ли равно, если не собираюсь соглашаться?
— Ты хорошо умеешь слушать, — кривовато усмехнулся подонок. — Слишком хорошо. И ты единственная, кто хоть попытался понять. Я оставлю тебя себе и даже позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Могу даже жениться.
Как меня не стошнило — это только чудом можно объяснить.
Но кажется, выражение моего лица сказало о многом, потому что Лош зло и предвкушающе ухмыльнулся. А потом вдруг дернулся в сторону, резко спросив:
— Куда?!
Вопрос относился к Магали. Она выскочила вперед и яростно шепнула мне на ухо:
— Алина, не забудь: выкуп принимает площадь.
Действительно, как я могла забыть?
Я взглянула в глаза Лошу и отчетливо сказала:
— Я согласна.
Лош улыбнулся. Я не поняла, приказал он или нет, но удары о мостовую замолкли.
— Я согласна, — повторила я обычным голосом, а потом заорала так громко, как только могла: — Озвучить выкуп перед всеми!
Лош огляделся, понял, что теперь его звуковые помехи не сработают, и щелкнул пальцами. Едва возобновившаяся трескотня прекратилась.
— Что вы даете за жизнь презренного негодяя? — важным тоном спросил судья, маячивший все время рядом с нами и делавший вид, будто не замечает нашего почти интимного разговора.
Я набрала воздуха и опять грянула на всю притихшую площадь, так что даже испугалась за свое горло:
— Мы дарим живые цветы всему городу! Цветы, которые могут расти и цвести сами!
Секунда тишины.
Я видела, как расширились глаза негодяя. Да, ведь я говорила ему про спасение, говорила. А он не поверил. Теперь поздно что-то предпринимать — раздался всеобщий то ли вздох, то ли стон. Казалось, люди боятся поверить, но не могут расстаться с надеждой.
— Нам это не надо! Выкуп отвергнут! — послышалось несколько отрепетированных воплей.
Наверное, они должны были зажечь толпу. Но мои слова были так неожиданны, что замолчали и наемные крикуны. Тишина вернулась.
И в этой тишине раздался громкий, почти спокойный, насмешливый голос:
— Да неужели?! Для вас моя казнь важнее живых цветов? Моя смерть важней вашей жизни, дураки?
Я вздрогнула от боли. Любовь — это когда чувствуешь чужое тело как свое. Когда его дыхание — твое дыхание. Его боль — твоя боль. И я поняла, насколько ему было трудно сказать эти слова ясно, четко и достаточно громко, не застонав при этом.
