Что людские пристрастия-пороки эти он не одобряет, и готов запретить их. Но только в общественных местах, на улицах и рынках. Ибо то, что происходит в домах жителей Кувейта, он контролировать не может, и не в праве.
По всему было видно, отмечает Х. Диксон, что ихваны пытались «сохранить лицо», достойно выпутаться из сложившейся ситуации, покачнувшейся не в их пользу. Шейх Салим тоже не преминул воспользоваться представившейся ему возможностью: потребовал, чтобы все имущество, награбленное у жителей Эль-Джахры, их домашний скот, лошади и верблюды, были возвращены, притом непременно. Полномочиями решать такого рода вопросы Ибн Сулайман, по его словам, не располагал. Заявив, что обо всем, что он услышал, ему надлежит доложить шейху Файсалу ал-Давишу, покинул форт и возвратился в лагерь ихванов
[551].
Спустя несколько часов ихваны оставили Эль-Джахру, прихватив с собой имущество, награбленное ими у местных жителей. Уйти без добычи, то есть опозоренными дважды, на боле боя и во время переговоров, иными словами, мечом и словом, шейх Файсал ал-Давиш, настоящий кочевник, не мог.
С тех самых пор, рассказывают краеведы, форт в Эль-Джахре жители Кувейта называют Красным, ибо стены его и все пространство вокруг в дни обороны были буквально залиты кровью. Саму же Эль-Джахру именуют «местом, принесенным в жертву независимости Кувейта», а день 12 октября 1920 г. величают не иначе как «днем спасения».
Нужно сказать, что и после того, как ихваны ушли из Эль-Джахры и встали лагерем в местечке Субайхийа, шейхи Салим и Файсал продолжали обмениваться посланиями. Наступившую «паузу тишину», сообщают Х. Винстоун и Захра Фрис, шейх Салим использовал для того, чтобы активнее подключить англичан к нормализации отношений Кувейта с ихванами.
14 октября 1920 г. шейх Файсал ал-Давиш послал к шейху Салиму гонца с письмом, предлагая направить к нему — для продолжения переговоров по урегулированию разногласий — Хилала ал-Мутайри, крупного кувейтского торговца, которого он хорошо знал и которому доверял. Шейх Салим ответил, что если у шейха Файсала, человека авторитетного и достойного, «есть что обсудить», то пусть сам пошлет своих представителей. Посланцы шейха Файсала во главе с шейхом Джуфраном ал-Фукмом, вождем колена сухабба из племени ал-мутайр, выехали в Кувейт 18 декабря.
Принимая у себя доверенных лиц шейха Файсала ал-Давиша, эмир Кувейта удивил их участием во встрече майора Дж. Мора, английского политического агента в Кувейте (1920–1929). Суть заявления, сделанного на этой встрече Дж. Мором, повторяла содержание листовок, сброшенных несколькими днями ранее с английских аэропланов на лагерь ихванов, а именно: англичане не останутся сторонними наблюдателями происходящего. Не будут сидеть, сложа руки, в то время как населенные пункты Кувейта, равно как и имущество Британской империи, находящееся там, подвергаются внешней угрозе. Нападение на Эль-Кувейт, резюмировал Дж. Мор, английское правительство квалифицирует как враждебную акцию, направленную против Британской империи; и такой акции будет дан должный отпор
[552].
Шейх Джуфран, со своей стороны, высказывался в том плане, что ихваны действуют по прямому распоряжению их имама, эмира Ибн Са’уда. Давал тем самым понять, что на эту тему разговаривать надлежит с эмиром Неджда. На что майор Дж. Мор заметил, что знает эмира Ибн Са’уда как человека слова и чести, заверившего англичан в том, что «досаждать Кувейту» он не будет. Как бы то ни было, подчеркнул Дж. Мор, но в случае нового наскока на земли Кувейта ихваны получат, в соответствии со сделанным им предупреждением, должный отпор. После чего встал, попрощался и покинул встречу
[553].
В ситуации, складывавшейся тогда вокруг Кувейта, поступить иначе англичане не могли. Набег ихванов во главе с шейхом Файсалом ал-Давишом на земли Кувейта стал для них своего рода проверкой-демонстрацией населению Кувейта приверженности Англии взятым на себя обязательствам (в соответствии с договоренностями от 1899 г.) по защите Кувейта от внешней угрозы.
В послании, адресованном эмиру Ибн Са’уду, говорилось, что британское правительство, несмотря на то, что англо-турецкое соглашение от 1913 г. так и не было сторонами ратифицировано по причине разразившейся 1-ой мировой войны, обозначенные в нем границы Кувейта признает.
Помимо жестких заявлений и демонстрации ихванам поднятых в воздух аэропланов, англичане направили в Кувейтскую бухту отряд боевых кораблей. На побережье шейхства высадился английский десант. Несколько залпов из орудий палубной артиллерии в сторону позиций ихванов ясно показало им серьезность заявлений и намерений англичан относительно защиты Кувейта. Другими словами, британцы недвусмысленно дали понять ихванам, что хотели бы, чтобы они в земли Кувейта, находящегося под протекторатом британской короны, больше не вторгались, и — во избежание недоразумений — отодвинулись от них как можно дальше.
Смысловому содержанию английской акции демонстрации силы ихваны вняли. Попытались, было, закупить продовольствие в Эль-Кувейте. Сделать это им не разрешили
[554]. Ничего иного, как ретироваться, не оставалось. Погрузив на верблюдов бурдюки с водой, они из удела Сабахов ушли (26 октября).
Дальнейшие контакты, проведенные англичанами с правителем Кувейта и эмиром Неджда, показали, что их разногласия по территориальным вопросам не только сохранились, но и не претерпели никак изменений. Шейх Салим настаивал на том, что территория, подконтрольная Кувейту, простирается на расстояние в 140 километров во все стороны от крепостных стен столицы шейхства. Эмир Ибн Са’уд, в свою очередь, утверждал, что юрисдикция Кувейта дальше, дескать, крепостных стен, возведенных вокруг города Эль-Кувейт, не распространяется
[555].
Вместе с тем, получая от англичан денежное пособие, эмир Ибн Са’уд вынужден был прислушиваться к тому, что они говорили. Пытаясь сбить тот накал напряженности в отношениях с ними, что появился в связи с событиями вокруг Эль-Джахры, убеждал их в том, что никаких распоряжений ихванам насчет набега на Кувейт не давал. Валил все происшедшее на шейха Файсала ал-Давиша. Говорил, что сшибка у Эль-Джахры — это личная инициатива шейха Файсала. Защита Эль-Джахры, пишет Абу Хакима, стала для населения Кувейта, делом чести, для всех и каждого, а для самого Кувейта — делом жизни и смерти
[556].
