Когда очнулся во второй раз, то лежал на койке, а в круглом окошке брезжил холодный свет. Похоже на иллюминатор — значит, это корабль. Накатила ярость, оттеснив даже тошноту. Выходит, его похитили! Он сполз с койки, добрался до двери и стал стучать, но так и осталась запертой.
К койке возвращался на коленях, упираясь руками в раскачивающийся пол. Когда дверь открылась, сил хватило только повернуть голову. Человек с подносом, и еще один здоровяк маячит в коридоре. Когда поднос поставили на тумбочку, Варламов прохрипел:
— Уберите, я не стану есть. И требую капитана.
Поднос все равно оставили и ушли, закрыв дверь. Варламов стиснул зубы, его мутило, а мысль о еде усилила тошноту. Через некоторое время он собрался с силами, снял отсыревший костюм и повесил на стул. За дверкой оказался крохотный туалет, попил воды из-под крана и сразу выблевал все в унитаз. Долго стучал зубами под тонким одеялом, пока не согрелся и уснул.
Когда просыпался, электрический свет всё горел, и иллюминатор продолжал глядеть черным круглым глазом.
Утром (часы на стене показывали восемь) качка стала более размеренной. Снова открылась дверь, и матрос молча забрал нетронутый поднос. Спустя час вошел человек в отутюженной форме, явно офицер. Опять здоровяк торчал в коридоре.
Глядя в сторону, человек в форме равнодушно сказал по-русски:
— Я капитан корабля. Мне приказано доставить вас в Мурманск. На что жалуетесь?
Варламов чуть истерически не рассмеялся: похитили, держат взаперти — и на что жалуется? Он постарался взять себя в руки, перед ним просто исполнитель. Надо разузнать обстановку, а для этого получить хоть какую-то свободу. Он сухо сказал:
— Я хочу, чтобы мне разрешили выходить на палубу. Куда я сбегу посереди Атлантики? Иначе я объявляю голодовку.
Капитан впервые поглядел на него, в глазах промелькнула усмешка.
— Ладно, — ответил он. — Только с сопровождением.
Целую неделю сухогруз пересекал океан: взбирался на угрюмые водяные холмы и падал, рассекая форштевнем белую пену. Варламов часами простаивал у борта, прикованный за руку к здоровенному моряку. Тот упорно молчал, а бежать действительно было некуда.
Зачем его похитили, было непонятно. От морской болезни и разлуки с Джанет порой было так тошно, что хотелось броситься в море. Варламов стискивал зубы и терпел. В конце концов, он пересекал океан уже во второй раз. Может, удастся вернуться.
К исходу седьмого дня море немного успокоилось, и показались снежные горы — вероятно, Норвегия.
На следующий день сухогруз обогнул какой-то мыс (возможно, Нордкап) и пошел близко к берегу. Горы сделались ниже, снега на них меньше. Щеки Варламова горели то ли от ледяного ветра, то ли от волнения: нежданно-негаданно он возвращался домой. Хотя… дом у него теперь там, где Джанет. Вспомнились зловещие истории о тайной полиции Московской автономии — что похищение организовано ею, не сомневался. Вряд ли это устроили слабые власти Карельской автономии. Только зачем это Московии?
В море показалась темная точка и стала быстро увеличиваться. Отбрасывая шлейфы пены, мимо пронеслось небольшое, воинственного вида судно с невысокой мачтой, орудием на носу и контейнерами на глухих надстройках. Обойдя вокруг сухогруза, оно умчалось, выкинув на мачте несколько флажков — наверное, разрешение следовать дальше.
Хмурое Баренцево море уходило на восток, а корабль повернул вправо и втянулся в широкий фиорд с холмистыми берегами. Варламов продрог на ветру и спустился в каюту. Не раздеваясь, прилег на койку и облегченно вздохнул: наконец-то морская болезнь оставила его. Неожиданно заснул.
Проснулся от голоса из громкоговорителя: «Внимание! Корабль встал на стоянку в порту Мурманск. Членам команды оставаться на местах по служебному расписанию, а пассажирам не покидать кают. Приготовиться к паспортному и таможенному контролю».
Варламов усмехнулся, на борту он был единственным «пассажиром». Вставать не хотелось: тревожила неизвестность впереди, а узкая койка за неделю страданий от морской болезни стала почти родной. Лишь когда открылась дверь, он сел.
Вошли двое в гражданском, секретная полиция? Но выглядели довольно заурядно: ни широких плеч, ни квадратных челюстей.
Один махнул каким-то удостоверением:
— Министерство государственной безопасности. Варламов Евгений Павлович? Вы арестованы.
— За что? — неприязненно спросил Варламов. Удостоверения так и не успел разглядеть.
— Угон военного самолета и подрыв тем самым обороноспособности Российского союза, — отчеканил вошедший первым. Второй помалкивал, внимательно разглядывая Варламова.
— Это Михаил Сирин поднял самолет в воздух, когда на базу напали, — хмуро ответил Варламов. — Я не знал, что он возьмет курс на Америку.
— В Следственном комитете будете объяснять, — ухмыльнулся сотрудник МГБ.
— Почему меня похитили? Я все-таки гражданин Канады.
— Ничего, российское гражданство вы тоже сохранили. Так что ответите по всей строгости российских законов. — Говорил один и тот же мужчина: лицо мелкое и непримечательное, выделялись только холодные белесые глаза.
— Встать! — скомандовал он. — Следовать за мной!
Хоть наручников не надели. Варламов молча накинул выданную ему морскую куртку (больше вещей у него не было) и вышел из каюты. Второй сотрудник следовал по пятам.
На палубе в лицо ударил ветер с порывами снежной крупы. Вокруг — другие суда, за их мачтами по склонам разбросаны здания города. Выкрашены в яркие цвета, что смягчало впечатление хмурости: серое небо вверху и темная вода внизу.
Город был заметно больше, чем провинциальная Кандала, и напомнил канадский Ванкувер, только без небоскребов.
На пирсе стояла хорошо знакомая «Волга». Ее производство возобновили, когда после войны выпуск иномарок сошел на нет. Варламова грубо толкнули на заднее сиденье, и машина тронулась. Ехали недолго, до вокзала.
В России через Темные зоны протягивали струнные дороги, чтобы вновь связать страну воедино, но до Мурманска такая пока не дошла. Вокзал стоял над обычными железнодорожными путями.
Варламова сопроводили на перрон, у которого стоял поезд: электровоз и несколько вагонов. Заняли первое купе, с двумя диванчиками внизу и полками наверху. Пленника поместили к окну, а МГБ-шники расположились у двери.
Поезд тронулся, ушла назад россыпь разноцветных домов. Дорога шла по лесотундре: перелески, речки, озера — знакомый пейзаж. Через час с лишним появились укрытые угрюмыми облаками Хибины. МГБ-шники молчали, а Варламов не отрывался от окна: в этих местах он бывал не раз.
Снова леса, редкие станции, а потом сердце тоскливо сжалось — замаячили контуры сопок над родной Кандалой. В городе простояли всего несколько минут: вышло несколько пассажиров, и поехали снова.
