Пес лизнул красным языком ее руку и пошел вокруг глайдера к Толуману.
— Открой дверцу, — сказала Элиза несколько напряженным голосом. — Он должен обнюхать тебя.
Открывать дверь очень не хотелось, пришлось пересилить себя. Зверюга сунула морду в глайдер и ткнулась холодным носом в щеку Толумана. Глаза как желтые блюдца, и снова пробрал озноб от холодного и вполне разумного выражения в них. Следом пес опустил голову на колени Толумана, с шумом втянул воздух и негромко рыкнул, словно недовольный чем-то. А затем… отступил.
— Ну, вот и все, — с облегчением сказала Элиза. — В следующий раз, даже если меня не будет рядом, он не сожрет тебя. И никто из его сородичей тоже. Хотя вообще-то они людей не едят.
— Только разрывают на куски? — У Толумана чуть не стучали зубы. — Это он расправился тогда с бандитами?
— Ну да, — скучным голосом сказала Элиза. — Родители думают, что я не могу о себе позаботиться, вот и приставили охрану. Мы все-таки подружились, и я назвала его Фенриром
[10]. В основном Псы охраняют Сад, так что это вроде пограничной заставы… Кстати, мы уже в нем.
Быстро рассвело. Чуть не половину небосвода занимало лазурное море, а земля перед ним дыбилась бурыми скалами и расстилалась изумрудными долинами. От изумительно ярких красок заболели глаза, и многое как-то туманилось.
— Это Сад! — торжественно объявила Элиза. — Мир за пределами вашего времени и пространства. Не напрягай напрасно зрение, здесь девять спектральных цветов, и многое ты просто не увидишь.
— Так ты отсюда? — спросил Толуман. Голос сиплый, хорошо, что не потерял дара речи.
— Почти, — чуть грустно ответила Элиза. — Родители из вашего мира, ну а я выросла здесь. Тут нам будет лучше. Время в Саду течет прихотливо, но в холмах, куда мы полетим, один час вашего времени равен трем часам здесь. Так что у нас целых шесть дней!
— Моя мать иногда посещает иной мир, — все еще потрясенно сказал Толуман, — особый мир рогн. Поэтому я знаю о других мирах… теоретически.
Элиза рассмеялась: — Похоже, у нас день открытий. Я открыла для себя мужчину, а то тоже знала, как это бывает, только теоретически. Ну а ты — Сад… Фу, я и забыла, чем мы занимались недавно. Поцелуй меня.
Что Толуман с удовольствием и сделал. Наконец раскрасневшаяся Элиза отодвинулась: — Продолжим потом, надо еще найти крышу над головой. Хотя есть на примете одно местечко.
На этот раз сама взялась за штурвал. Они поднялись над невысокой плоской горой, и впереди оказался лазурный залив, а справа сумрачная гора, причудливыми скалами обрывавшаяся к морю.
— Потухший вулкан Кара-Даг, — сказала Элиза. — Наш дом у его подножия, но мы туда не полетим, вдруг родители вернутся. Нам налево… — и она слегка прыснула.
Толуман огляделся: да, у берега блестит стеклами дом, но больше никаких строений. И дорог нет, только рощи и хрустальные нити ручьев.
— В Саду очень мало людей, — беспечно продолжала Элиза. — Они тут гости. Но кое-какие удобства созданы.
Под глайдером развертывалась настоящая симфония: овраги, склоны, причудливые гребни холмов — всё песочно-желтого, бурого и коричневых цветов:
— Andante в бурых тонах, — прокомментировала Элиза.
Впереди снова показался морской залив, теперь голубой. Приблизился, и стало видно несколько домиков у побережья.
— В вашем времени здесь крымский город Феодосия, — сказала Элиза. — Матвей брал меня с собой посмотреть. Фу, сколько народу! Здесь куда лучше.
Глайдер пошел вниз, сели. С одной стороны бульвар и несколько приятных двухэтажных зданий, опять желтой и коричневой расцветки. С другой — странный дом: в угол как бы вделан нос корабля, слева от него белое одноэтажное строение, а справа двухэтажное с балконом.
— Это музей Грина, был такой писатель в вашем мире, — пояснила Элиза. — А то, что с балконом, это вроде гостиницы, там будем жить. Остальные дома просто декор… Надо раздеться, жарко.
Действительно, зимняя одежда была лишней. Толуман открыл дверцу: изумительно чистый воздух, и солнечное тепло касается щек.
— Здесь день, — удивился он. — Хотя да, мы на другой стороне земного шара. И уже лето…
— Начало лета. А день… он будет длиться еще долго. Нам придется задернуть шторы, — и Элиза шаловливо засмеялась.
Но прежде перетащили продукты — как ни странно, на первом этаже оказалась кухонька с холодильником, а рядом ванная.
— Стандартный хозяйственный блок, — объяснила Элиза, заполняя холодильник. — Ставится во всех домах, где могут быть постояльцы. Откуда берется электричество, я не знаю, это Матвея надо спросить. На улице тоже есть розетка, поставишь глайдер на зарядку… Но это потом.
Тут же начали целоваться, а потом перебрались на второй этаж, в спальню. Элиза покидала на кровать постельное белье, но шторы задергивать не стала.
— Надо же мне поглядеть на голого мужчину, — хихикнула она, так что Толуману пришлось раздеваться под любопытным взглядом Элизы, что лишь усилило его возбуждение.
— Ого, — легонько простонала она, принимая его, но только крепче прижала к себе…
Позже, лежа в сладкой истоме. Толуман вдруг вспомнил:
— Мы не предохраняемся. А вдруг ты забеременеешь?
Элиза блаженно потянулась, но потом чуть нахмурилась: — У меня вроде как безопасные дни.
Она перебралась на широкий подоконник, не трудясь одеться. Солнечный свет лоснился на ее маленьких грудях, а за нею искрилось море.
— Как хорошо! — сказал она. — Я словно в раю. Отдохнем, а потом пойдем на море. Интересно, как это получится в воде… — и она опять прыснула.
В воде вышло так себе (хотя купание было замечательное), и пришлось повторить в спальне. Подремав, спустились обедать. Элиза накинула халатик, а Толуман сидел в трусах и майке. Стены были из незнакомого ноздреватого камня, и в столовой ощущалась приятная прохлада. Толуман проголодался, так что творога со сметаной показалось маловато.
— Этого я тоже не учла, — вздохнула Элиза. — В следующий раз набирай мясного. Но мы потом сходим за фруктами.
Она вздернула носик, лицо было умиротворенное и счастливое. Откинув со лба темную прядку, вдруг мечтательно продекламировала:
«Обманите меня… но совсем, навсегда…
Чтоб не думать, зачем, чтоб не помнить, когда…
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте, наобум…
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
А очнувшись, увидеть лишь ночь да туман…
Обманите и сами поверьте в обман»
[11]
— Как-то грустно, — удивился Толуман, — на тебя не похоже. Ты такая… солнечная.
