Эволюция состоит в изменении численного соотношения генов в популяции. Видимые нам внешние преобразования совершаются на протяжении многих поколений и касаются строения организмов и их поведения. Но на самом-то деле просто одни гены становятся в популяции более многочисленными, а другие — менее. Удастся или не удастся им выжить, напрямую зависит от оказываемых ими воздействий на организмы и их поведение, причем мы с вами видим лишь немногие из этих воздействий. И речь здесь не только о гепардах с газелями и зебрах со львами. Хамелеоны и кальмары, кенгуру и какапо, буйволы и бабочки, буки и бактерии, каждый гриб и каждый микроорганизм — все они содержат в себе гены, которые помогали непрерывной цепочке предков выживать и передавать те самые гены дальше.
И вы, и я, и наш премьер-министр, и ваша кошка, и птицы, поющие у вас за окном, — каждый из нас может оглянуться в прошлое и с гордостью заявить: «Ни один из моих предков не погиб в юном возрасте». Много кого постигла ранняя смерть, но предками стали не они. Никто из ваших предков не упал со скалы, не был съеден львом и не умер от рака, прежде чем успел произвести хотя бы одного потомка. Разумеется, если подумать, это очевидно. Но это действительно очень, очень важно. Отсюда следует, что все мы, все до единого — каждое животное, растение, гриб и бактерия — несем внутри себя гены хорошего умения выживать и становиться предками.
Конкретные частности, составляющие наше умение выживать, разнятся от вида к виду. Для гепарда это умение бегать на короткие дистанции, для волка — на длинные, для травы — эффективно улавливать солнечный свет и не слишком страдать по поводу своих верхушек, если их отщипнет корова (или газонокосилка), для коровы — хорошо переваривать траву, для ястреба — свободно парить и высматривать добычу, для крота и трубкозуба — ловко копать землю. Для всех живых существ — придерживаться правильных экономических расчетов. А значит, добросовестно делать многие тысячи дел, свершающихся в каждом углу и закоулке организма, в каждой из миллиардов его клеток. Подробности могут быть очень разными, но одно неизменно для всех. Всё это варианты хорошего умения передавать свои гены будущим поколениям — гены, которые помогут потомкам выжить и передать те же самые гены еще дальше. Всё — лишь различающиеся многочисленными деталями способы одного и того же: выживания и передачи генов.
Мы с вами сошлись в том, что глаз или любой другой сложно устроенный орган (как часы в рассуждении Пейли) слишком невероятен, чтобы возникнуть просто так, по воле случая (подобно камню у Пейли). Столь превосходный зрительный прибор, как человеческий глаз, не мог появиться спонтанно. Это было бы слишком неправдоподобно — как подбросить одновременно сто монет, чтобы все они выпали орлом. Однако великолепный глаз мог возникнуть благодаря случайному изменению чуть-чуть менее великолепного глаза. А тот чуть-чуть менее великолепный глаз — произойти от еще менее прекрасного. И так далее назад, вплоть до глаза действительно никуда не годного. Ведь даже самый-самый никудышный глаз лучше, чем полное отсутствие глаза. С ним вы сможете отличить день от ночи, а не исключено, что и заметить нависшую тень хищника. То же самое будет справедливо не только для глаз, но и для ног, и для сердец, и для языков, и для перьев, и для волос, и для листьев. Все, что касается живых существ, сколь бы невероятным оно ни было — пусть таким же невероятным, как часы в примере, приведенном Пейли, — теперь поддается пониманию. Какую деталь живого ни рассматривай, она не возникала целиком и сразу. Возникла она из похожей детали, в свою очередь мало отличавшейся от предшественницы. Невероятность рассеется как дым, когда вы увидите, что она накапливалась постепенно, украдкой, крошечными шажками, каждый из которых вносил только совсем небольшое изменение. И результат самого первого шажка вполне мог быть не слишком впечатляющим.
Невероятные объекты не появляются на свет внезапно. Как я уже говорил, в этом и состоит само понятие невероятности. Пейли был прав насчет часов. Часы не могут возникать непроизвольно — им нужен часовщик. Часовщики тоже не появляются спонтанно. Они рождаются в виде сложно устроенных младенцев — человеческих детенышей, которые вырастают во взрослых людей, обладающих человеческими руками и мозгом и способных овладеть сложным ремеслом вроде профессии часовщика. Человеческие руки и мозг возникли путем плавной эволюции из рук и мозга, принадлежавших нашим предкам-обезьянам, произошедшим вследствие постепенных, медленных, невыносимо медленных шажков от предков, напоминавших землеройку, а те, в свою очередь, — от предков, похожих на рыб, и так далее. Этот процесс неизменно шел плавно, медленно, и в нем никогда не было ничего внезапного, невероятного, ничего подобного часам, возникающим вдруг ни с того ни с сего на ровном месте.
Проектировщики — точно так же, как и часы — сами нуждаются в объяснении. У часовщиков такое объяснение есть: они родились от женщины, а прежде того сформировались в ходе медленной постепенной эволюции через очень длинный ряд предков. Сходным образом объясняется и все живое вообще. Так какое же место отводится здесь Богу — предполагаемому творцу всего на свете? Если слишком глубоко не задумываться, то он выглядит хорошим объяснением для существования таких невероятных вещей, как хамелеоны, гепарды и часовщики. Но если поразмыслить более тщательно, то можно сообразить, что сам Господь куда невероятнее часов Уильяма Пейли. Нечто достаточно умное и сложное для того, чтобы уметь проектировать, должно было появиться только на поздних этапах развития Вселенной. Что-либо устроенное так замысловато, как часовщик, может быть лишь конечным результатом долгого и медленного подъема из первоначальной простоты. Пейли полагал, будто своим рассуждением о часовщике он подтверждает существование Бога. Однако эта аргументация, если ее как следует обдумать, действует ровно наоборот: не доказывает существование Бога, а опровергает! Пейли и не подозревал, что своими красноречием и убедительностью он только пилит сук, на котором сидит.
Глава 9
Кристаллы и пазлы
Давайте вернемся к часам архидьякона Пейли и приглядимся повнимательнее, чем же они отличаются от камня. Оба предмета можно подвергнуть нашей проверке перемешиванием. Если взять некий конкретный камень и тысячекратно перетасовать его составные части, то потребуется очень большая удача, чтобы снова получить в точности тот же самый камень. Тут мы могли бы сказать, что камень столь же невероятен, сколь и часы. Однако все эти случайным образом составленные камни так и останутся просто камнями — ни один из них не будет представлять собой чего-либо особенного. С часами же все иначе. Перемешав их детали тысячу раз, вы получите тысячу случайных беспорядочных кучек. Но ни одна из этих кучек не станет ни показывать время, ни вообще совершать какое бы то ни было полезное действие (ну разве что вам нелепо повезет). Они даже не будут красивыми. Вот тут-то и заключается принципиальное отличие часов от камня. Оба эти предмета одинаково невероятны в том смысле, что представляют собой уникальное сочетание составных частей, которое не может «возникнуть» просто так, по чистой случайности. Тем не менее часы уникальны и еще в одном, более интересном отношении, выделяющем их из массы наугад составленных комбинаций: они делают нечто полезное — показывают время. Камням же подобная уникальность не свойственна. Ни один из тысяч наудачу составленных камней ничем не будет примечательнее других. Все это просто камни. Но из тысяч возможных способов соединить между собой детали часов только один даст часы. Только один сообщит нам, который нынче час.
