Они побродили по каменным гулким улочкам и вышли к берегу — к тому месту, где обыкновенно иссекало красноречие словоохотливых поэтов. Там под почерневшими раскрошенными ступнями Мцхеты встречались две реки, бурная илисто-мутная Кура и верткая лазоревая Арагва. Шумели, боролись, схлестывались в объятьях, будто любовницы, будто она с Марианой. Анна вспомнила ее, и по телу пробежала теплая истома. Любовница играла с ней, словно эта меньшая, подвижная, бирюзовая речушка — нашептывала обещания, ослепляла колкими взглядами, хлестала обидами, овивала, душила волнующими шелками, с ума сводила, манила, утягивала в водоворот, на черное дно тайной, постыдной, свирепой страсти. Они были предназначены друг другу, как эти две реки. Их придумала природа, начертила их русла на контурной карте жизни, определила истоки, силу течения, их устья, место безумного слияния и, возможно, уже сочинила исход их любви. Но будущее пока пряталось где-то там, в весенней серебристой полумгле, за теплеющими дымчатыми кавказскими холмами, обещавшими что-то хорошее, что-то непременно хорошее.
В зеленой тине у самого берега бултыхалась дохлая корова, страшно таращила черные глазницы, скалила желтые зубы. От воды живот вздулся шаром. Георгий ухмыльнулся — будет бурдюк: ей отрежут голову и хвост, снимут острым ножом шкуру, вымажут битумом шерсть, высушат и вывернут внутрь, крепко-накрепко перевяжут ноги, наполнят вином и утащат в духан. Вечером туда придет карачохели, мужик в черной чехе, и потребует вина — одно копыто развяжут и нальют ему полную чашу. Кровь становилась вином. Таков был Кавказ. Красота его была жестокой. Смерть шла рука об руку с жизнью. Райские птицы замерзали в снегу. Люди гибли в горах — чем ближе к небу, тем страшнее смерть. В прохладной речной бирюзе гнили туши и обращались в раздутые бурдюки. Кровь превращалась в вино. Анна его попробовала — оно было терпким, кислым, сильно отдавало нефтью. Напиток богов пах черным подземельем.
Из Мцхеты выехали в три часа дня. Потом остановились — разломался жестяной подбой колеса. Потом снова остановились — отвалилось колесо. Кое-как его подбили, поставили обратно. Кибитка со скрипом захромала по тряской дороге и в пять часов окончательно и звонко развалилась. Анна оставила Георгия с почтовыми мальчишками разбираться с повозками и багажом, взяла телегу и поехала с Энн в Тифлис.
Глава 8. Тифлис. 12 апреля — 12 мая 1840 года
Дождливые дни
Их отель, облупившийся домик с резным кружавчатым балконом, стоял на Эриванской площади в вечном почтительном поклоне перед казенными строениями: в одном была военная контора, в другом — полицейский участок, в третьем — канцелярия губернатора. Народ называл площадь Штабной. Здесь отдыхали душою бюрократы, приговоренные к сидению на Кавказе. Они находили это место чудесным. Но путешественники его не любили, считали самым скучным и безликим во всем Тифлисе. Анне, впрочем, понравились и площадь, и канцелярские строения, и гостиница, пусть обтрепанная, но стоившая недорого. И располагалась она удачно — между старым городом и особняками знати.
Заселили их быстро. Номера выдали средние, но уютные. Пока Энн возилась с багажом, Анна нетерпеливо раскидала вещи, вышла в крохотный салон, распахнула окно и только отсюда увидела всю Эриванскую площадь. Она и верно была чужой этому крикливому пестрому городку — утлая, пыльно-желтая, облепленная домами-бюрократами в треуголках фронтонов и белых лосинах колонн. Но жизнь здесь кипела самая настоящая, колоритная. Крестьяне в черных рубахах проворно бегали с пустыми арбами. Бледно-серые волоокие буйволы с изящными рогами в форме ассирийской лиры тяжело тащили подводы с тюками. Молодые грузинские офицеры, в чохах с тонкими девичьими талиями и жирных папахах, проносились на серебристых жеребцах — словно рассекали площадь кинжалами. Громыхали, сильно раскачиваясь, дрожки — в них, в тумане темных дышащих шелков, Анна разглядела трех испуганных восточных дев, чьих-то невест на выданье: они сидели, смешно выпучив глаза, крепко обнявшись, — боялись выпасть из дрожек.
У самого входа в полицию застыло темно-коричневое мохнатое облако — стадо верблюдов. Каждый с пестрым переметным мешком на горбе и колокольчиком под носом. Вот выбежал старый погонщик в малиновом халате — сунул за пазуху какую-то бумагу, недовольно прикрикнул на стадо, и оно, тяжело вздохнув, поднялось и задвигалось мохнатой тучей за решительным быстроногим хозяином. Тут и там поднимали ногу шелудивые псы. Плелись к рынку согбенные под войлочными горами баулов лавочники. Чиновник в фуражке и тусклых эполетах отчитывал какого-то растерянного крестьянина. Бегали, визжа, оборванные чумазые дети. Мальчик-бичо в шелковой темной блузе, придерживая наборный ремешок, несся со шляпной коробкой, перехваченной пышной лентой. Где-то блеяли овцы и дрожали колокольчики. Из синеющей дымки предвечерних вершин рокотал грозный глас, обращавшийся к Богу, милостивому и милосердному, и покорные ему торговцы безмолвно расстилали на пыльной площади свои саджада, коврики для молитв.
Анна с трудом закрыла рассохшееся окно, села за стол, обмакнула перо в чернильницу и написала в дневнике: «Красивый, необычный город, кажется довольно восточным».
Потом начались дожди. Они шли утром, днем, вечером и ночью, без перерыва, два дня подряд. Тифлис поплыл — вместе со старыми ветками и прошлогодней листвой, навозом, рваными газетами, обертками папирос, овощной гнилью, обглоданными костями, безногой детской лошадкой, забытыми у ворот деревянными башмаками — вместе с надеждами Анны на уютную прогулку.
Два дня они сидели в отеле, ждали солнца и принимали гостей. Первой пришла мадам Максвин, вдова какого-то неудачника-англичанина, умершего лет пятнадцать назад. Листер отметила ее мягкие черты, увядавшую восточную красоту и выразительные, все еще яркие черные глаза. Провели с ней пару приятных часов. А дождь все шел. Время плыло в неизвестность вместе с городом.
Эриванская площадь
Потом забежал мальчик-бичо, принес приглашение от мадам Головиной, супруги командира Отдельного кавказского корпуса. Она ждала в гости.
Потом приехал генерал Брайко, губернатор Тифлиса: «Очень вежливый, обходительный, умный, служит здесь уже четыре года, жена говорит только по-немецки и по-русски, но дочь немного изъясняется по-французски». Генерал пригласил на обед…
Каждый визит влиятельных лиц начинался с вежливых разговоров о погоде и путешествии. Но говорить о погоде, которой не было, и Тифлисе, которого еще не видели, было глупо. И Анна быстро переходила на тему, о которой теперь думала много, в ритме бодрого, бесконечного апрельского ливня. Она расспрашивала гостей о Персии — подробно, в деталях и цифрах. Генерал Брайко удивился их смелости и пробурчал, что переход туда сложен, летом там адова жара. Впрочем, весной и осенью путь легче — они, возможно, справятся. Но даже если с Персией не получится, есть другой прекрасный маршрут — в Кутаиси и Рачу, там они увидят древние монастыри, пещеры отшельников, скалы и водопады. Но Анне не хотелось думать о западной Грузии — ей хотелось мечтать о Персии.
