В десять утра приехали в имение Александра Дадиани. Сам хозяин куда-то отбыл по делам, но обо всем позаботился. Слуги их приветливо встретили, накрыли завтрак в гостевой сакле. Пару часов подруги отдыхали, набирались сил. Около двух поседлали терпеливых, покладистых бочей и поехали дальше, к Зугдиди. Они видели руины башен, сточенные клыки крепостей, заброшенные церкви с куполами, разбитыми турецкими ядрами. Крутились по каменным тропам, спускались с холма и поднимались на холм, переехали один хлипкий мост, потом другой, потом третий. Анну в бедро больно ужалило маленькое красное насекомое с длинным хоботком: «Я едва успела его оторвать, но жало осталось в ране».
Стемнело. В небе расцвела пышная, похожая на мингрельский чурек луна. Они плелись по мягкой, светлой дороге, взбивая серебристую пыль Вселенной, по обеим сторонам стояли высокие кипарисы в лунном свете, словно в легких белых накидках из тончайшего персидского шелка, словно стройные стеснительные турчанки в ожидании часа, когда разверзнется душа великого неба, полная роз, меда, жемчужин и слез, и небо прольется рекою желанья, любовь моя… Анну знобило, ее мучила жажда. Она едва понимала, где они, зачем остановились, куда ее ведут. Ее донесли до кровати. Дальше — провал.
Утром Листер встала как ни в чем не бывало — такая же бодрая и неутомимая, как всегда. Она огляделась: «С самой Москвы у меня не было такой удобной кровати и комнаты, как в Зугдиди. Наша комната вся в персидских коврах, есть несколько слуг-мужчин и две симпатичные горничные. Великолепно! Подушки, наволочки, серебряный кувшин, большой стол, маленький круглый туалетный столик и зеркало на нем, есть стулья и два кресла — роскошь! Князь прислал нам мыло, гребни и щетки, халаты и красивые ночные колпаки, а также помаду и одеколоны. Мы превосходно помылись. Наши сапоги и наши накидки почистили».
Анна радовалась как ребенок — и вернувшимся к ней силам, и деревенскому уюту вокруг: двум крепким стульям, свежим пуховым подушкам, зеркалу, щеточкам и латунным коробочкам, пудре и сладкой вишневой помаде. Она наслаждалась утром в охристых всполохах петушьего крика, острыми ароматами влажной хвои и полевых трав, которыми они приправили пресный мингрельский завтрак, глупым блеяньем овец, озорным свистом быстрых стрижей, вышивавших на лазоревом ситце неба невидимые узоры и строфы персидских поэм — всей этой простой, понятной, крепкой, нерушимой на веки вечные жизнью. Сегодня было то же, что вчера, и завтра лучилось в отполированном зеркале мещанского однообразия…
Может, все-таки остановиться? Закончить сумасбродный вояж здесь, у моря, на высокой солнечной ноте простого человеческого счастья. Послать к чертям свое наивное тщеславие, и туда же — пухлые ученые книги, набитые беспомощными, никчемными цифрами. Остаться здесь, отдохнуть, понять наконец, что невозможно стать всезнающим, всевидящим Богом. К чему это самоистязание бесконечной и бесцельной дорогой? Зачем? «Анна, зачем?» — Энн робко повторила вопрос. Листер поджала губы, нервно оправила складки на юбке, отдернула корсаж и огрызнулась: «Никаких “зачем”. Никаких больше вопросов! Одиннадцать часов сорок две минуты. Нас ждет князь».
Князь Давид Дадиани, хозяин имения Зугдиди, правитель Мингрелии, принимал их в своем по-военному простом уютном доме. Уже несколько месяцев он был страшно занят на службе. Только что, в мае, получил от отца, Левана V, мингрельское княжество, тяжелое наследство, сплошь хозяйственные проблемы и воровство. Стал наводить порядок: вылавливал мздоимцев и казнокрадов, наказывал помещиков и судий, сочинял проекты реформ, мечтал разделить территорию на округа, реформировать суд, изменить систему налогов. Он почти не жил в любимом Зугдиди, хотя совсем недавно женился на Екатерине Чавчавадзе, родившей ему первенца, дочку Марию. Даже эти приятные обстоятельства не могли задержать его надолго в имении. И он снова собирался — в Тифлис, по очень важным делам. Но выезд отложил на день, чтобы лично встретить уважаемых британских дам. «Князь Дадиани чрезвычайно обходительный, очень красивый, образованный и благорасположенный. Я осталась под большим от него впечатлением. Его супруга выглядит бледной, измученной и обессилевшей, дитя тоже болеет. В их доме сейчас живет доктор, приехал три дня назад из Кутаиса. Климат здесь очень влажный — он категорически не подходит новорожденной шестимесячной дочке Дадиани, маленькому симпатичному ребенку. Я посоветовала княгине поменять климат — ехать к горам».
Она тоже теперь хотела к горам. Черное море всего в трех десятках верст, но люди в округе болели, княжеский доктор сказал, что в Мегрелии снова буйствует лихорадка и ехать к побережью опасно, он и сам был серьезно болен — лечился хинином и чудодейственным вином Дадиани. Анна чувствовала себя скверно — вначале думала, что это от жары, от влаги, с дороги. Она согревалась, пила бренди и вино с водой, озноб проходил, но вечером лихорадка возвращалась. Ее снова трясло, руки и ноги леденели, голова кружилась, ее бросало в пот: «Утром [9 августа] с 4 до 7 часов я сидела в моей шубке-пелисс, в сильном поту — ни одной нитки сухой на мне».
О Черном море придется пока забыть. Они непременно сюда вернутся, навестят Дадиани — но осенью или следующей весной. А пока — в спасительные горы, к чистым стремительным водопадам, снежным хребтам, в прохладу хвойных дерев, дышать, отдыхать, двигаться, жить. Они поднимутся к истоку Ингури и двинутся вдоль предгорья на восток, к реке Техури, оттуда через Салхино и Хони или другим, более трудным, интересным путем вернутся в Кутаис. Энн согласилась сразу, не думая — она боялась заболеть малярией, слова немецкого доктора ее не на шутку встревожили. В горах лихорадки нет — нужно ехать туда, и как можно быстрее.
Утром 10 августа они купили продуктов в дорогу: «Цены на базаре таковы: шерсть короткая — 5 рублей серебром за пуд, воск — 12 рублей серебром, хлопок — 8 рублей, шелк — 17 рублей». Подкрепились ланчем, выпили чаю, от души наболтались с симпатичным месье Лиотаром: «Он секретарь при нашем князе, и у него золотые руки. Он управляет княжескими тутовыми плантациями и разведением шелковичных червей. Он сказал, что эта земля очень богата, но беспечность и безразличие людей подрывают все добрые начинания».
Семья Дадиани подавала расхоложенным соседям-помещикам отличный пример. Давид и Екатерина были хозяевами предприимчивыми и рачительными: «Он принес нам сегодня утром свое хорошее белое вино, которое они продают в Анаклии по 2 абаза за тургу (1 турга = 5 бутылок), и превосходное красное вино по 3 абаза за тургу. Его красное вино богатое, хорошее, немного игристое — у него особый свежий и бодрый аромат. Княгиня Дадиани показала мне свечи, которые делают у них в усадьбе, — но они не белые и не светят так ярко, как русские, — здесь везде обилие воска. Ее отец, князь Чавчавадзе, тоже делает и продает свое вино — по 6 абазов за тургу. Его дворец находится в Кахетии. Княгиня просила нас поехать туда проведать ее мать».
Добросердечная Екатерина на прощанье вынесла им тяжелую плетеную корзину с княжескими яствами: бутылками целительного белого и бодрящего красного вина, лепешками, сырами, огурцами, яблоками, хлебом, маслом, яйцами. И украдкой перекрестила, когда на тряских бочах, с багажом и проводниками англичанки выезжали со двора на вязкую глинисто-бурую дорогу.
