Я тихо подобрался к дому и, присев под одним из освещенных окон, вслушался в разговор. Говорили кухарка и камерарий, и мне очень повезло успеть к их беседе. Дама с низким грудным голосом заканчивала греть вечернее молоко для господина и вслух размышляла, добавить ли в него меда или тертого имбиря. Личный постельничий епископа ворчал в ответ, что господин собирается поработать около двух часов и к молоку нужно добавить свежего печенья.
За два часа я успею все, что задумал, и уберусь восвояси, а только потом кто-то придет помочь епископу отойти ко сну. Обычно персоны такого уровня сами даже одеяло не поправят на кровати.
Конечно, хотелось бы, чтобы тело нашли только утром, но ждать, пока старик заснет, – идея не очень. Есть риск, что кто-нибудь из прислуги выйдет подышать свежим воздухом или покурить или охрана решит обойти территорию – каждую лишнюю минуту я мог случайно себя обнаружить.
Поэтому я дождался, пока камерарий позовет младшего помощника и вручит ему поднос с молоком и печеньем.
– Поставишь на стол и сразу же вниз! – строго наказал высокий мужской голос. – Господин работает над важной речью, так что не вздумай сбить его с мысли!
Сказочное везение!
Значит, без прямого приказа епископа никто к нему в покои не сунется.
Обилие декора на фасаде также сыграло мне на руку: цепляясь за выступающие элементы, я быстро добрался до балкона. И, перемахнув через балюстраду, обнаружил, что балконные двери ведут не в нужную мне комнату, а в проходной зал. А вот свет горел именно в хозяйских покоях – они удачно располагались по соседству.
Епископ сидел за массивным столом, так сильно сгорбившись над исписанными пергаментными листами, что едва не тыкался в них длинным крючковатым носом. Старик уже был облачен в свежую ночную рубаху, поверх которой накинул красный халат, на голове красовался старомодный белый колпак со смешной кисточкой.
Я дождался, когда робеющий юноша оставит поднос.
– Что-нибудь еще, ваше преосвященство?
Нет, иди быстрее отсюда!
– Мне дует, закрой окно, – капризно потребовал старик, и я чуть не застонал от обиды.
Воспользоваться открытой створкой было бы так удобно!
Я вжался в стену, надеясь, что мальчишка меня не заметит. Но слуга в окно даже не посмотрел – он быстро выполнил приказ и задвинул плотные шторы. Теперь я не видел, что делает епископ и куда смотрит. Полезу сейчас – а он как раз решит передохнуть от написания речи и уставится в сторону окна.
Триада!
Видимо, мой лимит везения на сегодня исчерпан, и дальше требовалось напрячь фантазию и изворотливость.
Я дождался, когда раздастся скрип двери, а затем юношеский голос внизу доложит, что отнес молоко и оставил господина за работой. Между слугами снова завязалась неспешная беседа, обсуждали цены на продукты и глупость новой горничной. Я же осторожно сплел заклинание, чтобы потянуть ручку и снова приоткрыть окно. Хорошо, смазанные петли не издали ни звука, когда я аккуратно сдвинул створку.
Дальше я быстро перебрался с балкона на карниз, удачно опоясывающий дом между первым и вторым этажами, и переступил на подоконник.
Шторы всколыхнулись.
– Криворукий болван! – выругался старик совсем близко, и я замер, перестав дышать. – Даже окно закрыть не может!
Тяжелую бархатную ткань дернули в сторону, и епископ с ужасом уставился на сидящего на подоконнике гостя.
– Привет! Помнишь меня? – дружелюбно поздоровался я, закрыл за собой окно и в последний момент поймал тело старика, на которого наслал парализующее заклинание.
Даже с учетом, что пол в покоях его преосвященства устилал ковер с густым мягким ворсом, удар тела слуги обязательно бы расслышали. Так что я придержал старика за плечи и осторожно уложил со всем почтением.
– Видишь, как бывает, – нравоучительно начал, достав футляр с инструментами и принявшись за подготовку к ритуалу, – случайная грубость не в тот адрес, и вот ты уже на шаг ближе к личному знакомству с Триединым. Не думай, что там тебя встретят как великомученика и выделят большой дом в райских кущах… Хотя, честно, грубость я бы легко простил. И на служителя Освина ты мог кричать сколько угодно. Он, конечно, приятный молодой человек, но просто так я бы за него не вступился. А вот угрозы в адрес его дивного сада… с этим ты, преосвященство, сильно ошибся.
Старик бешено пучил глаза, словно надеялся, что от его потуг заклятие ослабнет.
Я же растворил в горячем молоке небольшой кусочек ханки и, похмыкав над очередным странным рецептом опия, вколол наркотик в вену епископа. Дозу я специально отмерил меньше, чем лорду Дебро, требовалось учитывать возраст жертвы и то обстоятельство, что к запрещенным веществам епископ вряд ли был привычен, а потому старое сердце могло не выдержать.
Когда тело расслабилось, а глаза старика закатились, продемонстрировав белки, изукрашенные сеточкой лопнувших капилляров, я принялся за сам ритуал.
Вонзив иглы над кадыком и в уголки глаз, я осторожно повел зеркалом, отыскивая в отражении душу. Иди сюда, милая. Все равно уже скоро подойдет время расставаться с этим мешком из мяса и костей. Душа упиралась. Один раз я почти поймал ее в зеркальную ловушку, но она так дернулась, что я едва не задел иглу, торчащую из горла епископа.
Смерть за плечом ехидно улыбнулась.
– Ничего-ничего, – пробормотал я, уязвленный насмешкой, и вспомнил старую и мудрую мысль. – Мастерство не пропьешь!
Костлявая кивнула.
Приятным сюрпризом оказалось то, что старик был не так уж и близок к встрече с Триединым, как мне показалось утром. Подцепив наконец душу и осторожно вытащив из тела, я обнаружил, что в запасе у епископа оставалось почти десять лет. Два последних года он рисковал провести, пребывая в состоянии слабоумия, но для Смерти это было не так важно.
Перерезав нить души у основания, я быстро поместил ее в пустой флакон, но запечатывать сургучом не стал – все равно воспользуюсь в ближайшие дни, хватит и ивовой пробки.
– Эту я поменяю на время не для себя, хорошо? – уточнил я у Смерти.
Костлявая пожала плечами, будто бы говоря, что ей совершенно не важно, ради кого я рискую и делаю ей такие подношения.
Убрав инструменты в футляр, я внимательно осмотрел пол и ковер. Вроде в карманах ничего не завалялось, что могло бы выпасть и выдать меня, но я перестраховался. Лучше сейчас потрачу лишние десять минут, чем придется снова вымаливать чудо у Триединого.
Его лик, кстати, был изображен над огромной двуспальной, уже разобранной для сна кроватью. Божество смотрело на меня с каким-то странным прищуром. Будто бы не могло определиться: хорошо ли, что я прикончил этого мерзкого старика, или все-таки записать на мое имя еще один грех для будущего суда.
Я, подхватив под мышки тело, быстро оттащил епископа к столу, чтобы выглядело так, будто бы старик, встав, почувствовал головокружение и не удержался на ногах. Затем, снова забравшись на подоконник, я магией выровнял ковер, иначе из-за длины ворса было видно, что по нему ходил еще кто-то, кроме епископа, к тому же отчетливо просматривалось место, где сначала лежал его преосвященство.
