Каждый настоящий шаман должен вначале испытать внутреннее просветление в своем теле, голове или в сердце. Это что-то наподобие горящего пламени, позволяющего лицезреть то, что сокрыто от других: уметь видеть в темноте с закрытыми глазами, узнавать будущее или прочитывать тайны других людей. Я почувствовал, что сумел овладеть этой чудесной силой, мог исцелять больных, путешествовать в страну мертвых, разыскивая там пропащие души, или устремляться навстречу великому духу моря, чтобы выпросить у него удачного лова. А еще я мог творить чудеса, убеждающие людей в моих сверхъестественных способностях.
Моим первым духом-помощником был мой тезка, младший дух Ауа, живущий на побережье. Когда он являлся, вход в жилище приподнимался вместе с крышей, я получал дар видения такой силы, что мог одним взглядом пронзить стены жилища, небо и землю. Пока я пел, младший дух Ауа озарял меня изнутри внутренним светом, после чего он, оставаясь для других невидимкой, присаживался в углу прихожей, всегда готовый явиться на мой зов.
Вторым моим духом-помощником стала акула: как-то раз, когда я сидел в каяке, она подплыла ко мне и, перевернувшись на бок, прошептала свое имя. Я был поражен, потому что мне не доводилось никогда раньше видеть акул – здесь они большая редкость.
В песне, которой я вызывал духов, слов было немного. Она звучала так:
Радость, радость, радость, радость!
Я вижу младшего прибрежного духа, моего тезку.
Радость, радость!
Эти слова я повторял до тех пор, пока в приступе страха не заливался слезами, после чего внезапно начинал сотрясаться всем телом, выкрикивая при этом: «А-а-а-а, радость, радость! Хочу домой, радость, радость!»
«Нам страшно»
Много вечеров подряд мы с Ауа обсуждали всевозможные бытовые уклады и табу, но разговор не выходил за рамки длинного перечня разрешенного и запрещенного. Все были прекрасно осведомлены, как следует поступать в каждом конкретном случае, однако на мой вопрос – почему? – ответа не было. Здешних эскимосов удивляло, что я не мог удовлетвориться полученным знанием об их религиозных убеждениях, а хотел еще разузнать об их происхождении. Слово, по обыкновению, взял Ауа, который когда-то обещал ответить на мои вопросы; он вдруг поднялся и, словно подчиняясь наитию, позвал меня выйти наружу.
В тот день выдалась необыкновенно суровая погода, и так как после нескольких дней удачной охоты мяса у нас было предостаточно, я предложил своему хозяину остаться дома, чтобы позволить мне окончить часть работы. Короткий день уже давно растворился в послеобеденных сумерках, на небо поднялась луна, чей свет помогал разглядеть все далеко впереди. Белые рваные облака проносились по небу, ветер метался по стойбищу, залепляя снегом нам глаза и рты. Глядя мне в глаза, Ауа произнес:
– Чтобы хорошо охотиться и жить счастливо, люди нуждаются в хорошей погоде. Зачем тогда эти нескончаемые метели и ненужные препятствия тем, кто ищет пропитание себе и близким? Зачем? Зачем?
Мы покинули жилище в то время, когда охотники возвращались с тюленьей охоты. Сбившись в кучку, продвигались они вперед, сгибаясь под порывами ветра, дувшего с такой силой, что им то и дело приходилось останавливаться. Ни один из них не нес на себе тюленя; целый день тяжкого труда оказался тщетным.
На вопрос Ауа «зачем?» я только молча покачал головой. И тогда он повел меня в жилище Кувдло неподалеку от нас. Маленькая плошка-жировик тускло горела, но совершенно не грела, парочка продрогших детишек съежились на углу лежанки под одеялом из оленьих шкур. И снова Ауа, уставившись на меня, спросил:
– Почему здесь должно быть так холодно и неуютно? Кувдло провел на охоте целый день, и если бы он раздобыл тюленя, как того заслуживает, то теперь его жена сидела бы, посмеиваясь, возле лампы, пустив большой огонь, не опасаясь, что на завтра может не хватить. И тогда здесь стало бы тепло и уютно, а дети выползли бы из-под своего одеяла и порадовались. Так почему же все не так? Почему?
Когда я ничего не ответил, он вывел меня из жилья и подвел к своей больной старшей сестре Натсек, которая жила теперь одна в своем иглу. Эту изможденную и отощавшую женщину наш приход никак не оживил. Несколько дней подряд ее терзал сильный кашель, возникавший откуда-то из глубины легких; было очевидно, что долго она не протянет.
Ауа посмотрел на меня в третий раз и спросил:
– Почему люди вынуждены болеть и страдать? Нас всех страшат болезни. Насколько всем здесь известно, моя пожилая сестра никому не сделала зла; она прожила долгую жизнь и родила здоровых детей, а вот теперь до скончания своих дней она должна страдать. Почему? Почему?
На этом показ был окончен, и мы вернулись назад в наш дом, где возобновили прерванный разговор.
– Вот видишь, – сказал Ауа, – когда мы спрашиваем тебя, почему жизнь такова, какова она есть, даже ты не можешь назвать причину. Вот так и будет всегда. И все наши обычаи рождены жизнью и входят в жизнь; мы ничего не объясняем, мы ничего не знаем, но все ответы находятся в тех вещах, которые я только что тебе показал.
Нам страшно!
Мы боимся непогоды, с которой должны сражаться, силой отнимая себе пропитание у земли и моря.
Мы боимся нужды и голода, сидя в холодных снежных хижинах.
Мы боимся болезней, которые каждый день проходят перед нашими глазами. Боимся не смерти, а страданий.
Мы боимся мертвецов и душ убитых на охоте животных.
Мы боимся духов земли и воздуха.
Вот почему наши предки вооружались древними правилами жизни, основанными на опыте и мудрости поколений. Мы не знаем как, не догадываемся почему, однако следуем им, чтобы жить спокойно. Мы ничего не знаем, несмотря на всех наших шаманов, поэтому боимся всего неведомого. Мы боимся того, что видим вокруг себя, и того, что нам известно из преданий и сказаний. Поэтому мы придерживаемся наших обычаев и соблюдаем табу. Все табу и связанные с ними житейские правила заключаются в том, чтобы отделять земную дичь от морского зверя. Причина в том, что они имеют различное происхождение и поэтому их нельзя смешивать. Считается, что они могут заражать друг друга и приносить людям бедствия.
Я была так счастлива
Жена Ауа принадлежала к разряду людей, целиком жертвующих собой для своего дома и окружения. Поспевая за всем, она ни на мгновение не позволяла себе даже присесть. Приходилось много шить, потому что во время ежедневной охоты одежда быстро изнашивалась. Были у нее и другие обязанности. Она приносила снег для оттаивания и постоянно следила за тем, чтобы бадья с водой была полной. Необходимо было вовремя размораживать мясо, раскладывая его на боковой лежанке, нарезать собачий корм, подготавливая его до возвращения мужчин, замороженный жир надо было так колотить и уминать, чтобы горючее могло равномерно разливаться по лампам, за которыми приходилось неусыпно следить, чтобы они не коптили. Если же в иглу становилось слишком жарко, нужно было остановить течь с потолка с помощью снежных комьев, прочно залепляющих места капели. Если от жары в крыше или в стенах образовывались дыры, приходилось выходить наружу, чтобы подровнять отверстие и вставить туда новый снежный блок. С необработанных тюленьих шкур нужно было счищать жир и раскладывать его над лампой для просушки, а задеревенелую кожу для изготовления подошв приходилось прожевывать зубами, чтобы размягчить. Посвящая свой день выполнению всех домашних дел и тяжелому труду, она тихонько напевала веселые песенки, и ко времени возвращения охотников котлы уже закипали, вторя мелодии ее напевов. Вот так пролетал день за днем, но она никогда не забывала заглянуть в другие хижины, чтобы помочь соседям по мелочам, принося с собой гостинцы в виде куска мяса или сала, если у кого-то была в том нужда.
