Вдруг мы услышали звук, похожий не то на рев смертельно раненого зверя, не то на далекий человеческий вопль. Когда мы подъехали ближе, стали различать слова. Сначала мы ничего не понимали, эти звуки доносились как будто откуда-то издалека. Вроде бы слова, а вроде бы и нет, голос был надломленный. Мы продолжали вслушиваться, пытаясь разобрать отдельные слова, пока, наконец, не поняли их смысл. Голос обрывался на каждом слове, но вот что он пытался выговорить: «Я не достойна теперь жить среди людей; я съела свою семью». Мы с мужем расслышали, что это была женщина, и, взглянув друг на друга, произнесли: «Людоедка! Что теперь с нами будет?»
Сначала мы заметили небольшое укрытие, построенное из снега и лоскута оленьей шкуры, из-под которого доносилось невнятное бормотание. Подойдя ближе, мы увидели обглоданную человеческую голову. А рядом, под этим жалким навесом из шкуры, на корточках лицом к нам сидела женщина. Она так долго плакала, что из глаз ее сочилась кровь.
– Кикак («Ты, моя обглоданная кость»), – произнесла она, – я съела своего мужа и детей.
Кикак – такое имя она дала моему мужу. Она казалась совсем обескровленной, кожа да кости, почти без одежды, потому что большую ее часть, рукава и подол, она съела. Когда муж над ней наклонился, она прошептала: «Я съела твоего товарища по песням». Муж ответил: «Тебе хотелось жить, поэтому ты выжила».
Мы тотчас разбили палатку рядом с ее укрытием и, отрезав кусок покрывала, соорудили из него маленькую палатку и для нее. Поскольку она была нечиста, жить в палатке вместе с нами она не могла. Она попыталась подняться, но упала в снег. Мы хотели дать ей замороженное оленье мясо, но, проглотив лишь несколько кусочков, она затрепетала всем телом и больше не могла есть. Мы отказались от нашей поездки и отвезли ее обратно в Иглулик, где жил ее брат. Потом она поправилась, вышла замуж за великого охотника Игтуссарсуа и стала его любимой женой, хотя он уже был женат. Вот так, но больше мне нечего сказать об этом самом страшном случае в моей жизни…
На следующее утро мы с Лодочником простились с хозяйкой и отправились домой в «Кузнечные мехи».
Сведения, полученные нами в этой рекогносцировке, давали надежду, что мы сможем выполнить многие из стоявших перед нами задач, если начнем объезжать окрестности вокруг базы на Датском острове. По всей округе было разбросано множество древних руин, изучение которых могло дать ценную информацию о развитии эскимосской культуры этих краев. И, наконец, люди племени айвилик из Репалс-Бей, помимо увлекательных историй о племенах, живущих к северу отсюда, около Иглулика и Баффиновой Земли, рассказали об удивительном народе из самой глубины так называемого Баррен-Граундса: об эскимосах, хоть и владевших тем же языком, что и они, однако живших удаленно от моря, и потому не занимавшихся промыслом морского зверя, основным занятием всех эскимосских племен. Место их проживания можно было отыскать в другой части тундры, между Гудзоновым заливом и арктическим побережьем Северо-Западного прохода.
Кнуд Расмуссен в «Кузнечных мехах», 1921. На стене висит большой портрет его жены Дагмар. Фото: Общество Кнуда Расмуссена
Наступило время составления планов на первый год. Тёркелю Матиассену и Биркет-Смиту предстояло сначала нанести визит капитану Кливленду, чтобы получить дополнительную информацию об этом крае, после чего Биркет-Смит вместе с Якобом Ольсеном должны были отправиться к материковым эскимосам. В свою очередь, Тёркель Матиассен и Петер Фрейхен получили задание выйти на север для картографирования Баффиновой Земли и изучения эскимосов Иглулика. После возвращения экспедиции весной решили заняться раскопками и исследованием руин древних стойбищ в Репалс-Бей. Мы были уверены, что эта работа даст ценные результаты. Туземцы нас заверили, что руины принадлежат таинственному племени воинов, которых они именовали «тунитами».
Эскимосов, участвовавших в нашей полярной экспедиции, распределили между разными партиями. Когда все партии получат необходимое снаряжение и отправятся в путь, я в конце марта должен был присоединиться к Биркет-Смиту, чтобы продолжить нашу совместную работу. Однако до того мне предстояло провести несколько охотничьих экспедиций, чтобы перед отправкой в длинные поездки на санях обеспечить людей и собак свежим мясом.
Шаман Ауа
Нам сообщили, что расположенный в двух днях пути к северу от залива Лайон мыс Элизабет служит славным местом для лова моржа, и в новом году я направился туда вместе с гренландцем Кавигарссуаком и двумя эскимосами местного племени – Усугтаоком и Тапарте. 27 января 1922 года, ясным звездным вечером, в тихую погоду мы приблизились к стойбищу. Дневной путь был тяжелым и долгим, нам хотелось поскорее оказаться в укрытии, и мы с нетерпением высматривали людей.
Внезапно прямо перед нами из темноты выскочили длинные сани с невиданной ранее дикой упряжкой: пятнадцать белых собак с бешеной скоростью несли шестерых людей на одних санях! Они на всех парах летели навстречу с такой мощью, что мы слышали свист рассекаемого воздуха. Вдруг возница спрыгнул с саней. Невысокий человек с густой, примерзшей к лицу бородой, подойдя ко мне, остановился и, как это принято среди белых людей, протянул руку, а затем указал в сторону, где находились снежные хижины. Остановив на мне умные, живые глаза, он громогласно произнес приветствие: «Кьянгнамик» – «благодарность гостям за появление». Это был шаман Ауа.
Заметив, что мои собаки устали после долгой дороги, он подвел меня к своим саням и тихим, но повелительным голосом дал команду одному из юношей отвести моих собак в поселок. Собаки Ауа, завывая от голода и тоски, опять понеслись к снежным хижинам. Полозья его семиметровых саней были сделаны из замерзшего торфа, покрытого тонкой ледяной корочкой. В то время как стальные полозья наших саней, скрежеща, с трудом продвигались по снегу, огромные тяжелые сани Ауа скользили почти беспрепятственно. Миновав русло небольшой реки, после краткой, но захватывающей дух поездки мы оказались у большого озера, где снежные хижины встретили нас теплым красновато-желтым светом, струящимся сквозь затянутые пузырями оконца.
Женщины поселка приняли нас с дружелюбным любопытством, а жена Ауа по имени Оруло провела меня прямиком в дом. Так впервые я очутился в крупном стойбище, состоящем из искусно построенных снежных хижин. Вокруг нас возвышались пять высоких куполообразных хижин, объединенных в длинное здание с многочисленными пристройками, каждая из которых была как бы отдельным помещением. Система извилистых ходов вела из одного жилья в другое, что позволяло ходить в гости к соседям, не выходя на улицу. Жило здесь шестнадцать человек, размещенных по разным хижинам. Проводя меня от одной лежанки к другой, Оруло рассказывала об обитателях хижин. Они находились здесь довольно давно, и жара уже успела оплавить внутренние поверхности стен. Свисающие перед входом длинные блестящие сосульки посверкивали в тусклом свете жировой лампы. Все это больше напоминало сталактитовую пещеру, чем снежную хижину – так бы оно и было, если бы не лежанки, застеленные мягкими оленьими шкурами, дарившими тепло и уют.
