Особняк был построен для Уоррена Гастингса, первого генерал-губернатора Индии, а затем в течение всего XIX века использовался в качестве жилища британских управляющих колонией. В сопровождении собравшейся толпы я перешагнула через потрескавшийся и покрытый пятнами мрамор парадной лестницы и толкнула дверь. Она открылась, и под хруст щебня под ногами мы двинулись в полутьму. Все было разбито, на большой лестнице, где едва ли сохранилась хотя бы одна целая ступенька, росли сорняки. В одной комнате пахло домашним вином. «Алкоголь?» – спросила я. «Нет, канализация», – ответил мужчина. Но оказалось, что я ослышалась: это были конфеты, сделанные из сахарного тростника, остатки которых были брошены здесь и забродили в углу. Намного более приятный запах, чем забродивший индиго.
Стоя там, я могла представить себе вечеринку в 1850-х годах: подъезжающие экипажи, струнный квартет, смеющиеся люди с бокалами в руках, выглядывающие с балкона, чтобы понять, кто пришел. Конечно, там присутствовали окружной судья и армейские офицеры из казарм Барракпора, хлопковые и джутовые короли, мужчины из Ост-Индской компании с женами и дочерьми, шуршащими тонкими шелками по лестнице. Я представила себе коллективный вздох при виде вновь прибывшего: один из плантаторов индиго – «не из нашего круга», могли бы прошептать, прикрывшись веерами, чванливые колониальные дамы. Но затем вечеринка продолжалась, несмотря на высокомерие тех, кто счел возможным поиздеваться над плантатором. Времена изменились, так могли бы сказать жены военных офицеров, вздыхая и отправляясь снова танцевать, перед тем как их безопасный мир действительно перевернулся с ног на голову.
В то десятилетие все начало меняться: в роковой день 1857 года в арсенале Дум-Дум, мимо которого я проезжала на поезде, некий неприкасаемый попросит у брамина чашку воды, и это событие посеет семена индийского мятежа и в конечном счете приведет к падению владычества Британской империи в Индии; мятежи индиго сыграют важную роль в ее упадке. Но перелом наступил и в производстве индиго, причем как в буквальном смысле – изменилось течение речной системы, поменяв структуру сельского хозяйства в этом районе, – но и в метафорическом. В 1856 году, как я узнала в своих исследованиях о фиолетовой краске, один человек нашел способ получения синтетических красителей из смолы: дни природного индиго были почти сочтены.
Последнее растение индиго
Индийский (бывший Королевский) Ботанический сад расположен в стороне от туристических маршрутов, в южной части города, на берегу реки Ховра. Территорию в сто гектаров окружает красная кирпичная стена, а ворота его настолько скромные, что мой таксист нашел их не с первого раза. Совсем недавно, в начале 1990-х, кто-то построил здесь турникеты и билетные кассы, а также небольшие застекленные здания сбоку, которые, предположительно, должны были привлечь посетителей, но теперь, что вполне уместно для ботанического сада, эти строения заросли сорняками. Не было никаких карт, никакого ощущения, что я где-то обретаюсь или куда-то иду, никого, только охранники, улыбающиеся и машущие мне, и скрытые деревьями тропинки, ведущие в совершенно дикую местность. Позже я узнала, что там работают и садовники; но я не увидела, чтобы растения выглядели ухоженными, зато они одичали и вытянулись, как те, что я видела на развалинах особняка Уоррена Гастингса. «А где расположены офисы?» – спросила я, и худой мужчина повел меня за собой. Мы прошли по жаре несколько километров, миновали заросшие и запертые пальмовые домики и озеро, покрытое гигантскими лилиями, плавающими на его поверхности, словно зеленые коробки из-под торта.
Наконец мы подошли к полуразрушенному зданию 1960-х годов. «Я хотела бы задать несколько вопросов об индиго», – оптимистично сказала я мужчинам у двери. О встрече я не договаривалась – и задумалась, не отмахнутся ли они от меня. Вместо этого они попросили меня оставить подпись в регистрационной книге. Когда я остановилась, чтобы заполнить колонку, с кем я встречаюсь, мне сказали: «Доктор Санджаппа», – и я внесла это имя в соответствующий раздел. Я немного подождала в комнате, полной шкафчиков для образцов, пахнущих нафталином, а затем меня провели в кабинет с кондиционером, на двери которого красовалась табличка «Заместитель директора».
Одетый в рубашку из батика с узором из серебряных листьев доктор Муниренкатаппа Санджаппа сидел за своим столом. На стене висела потрепанная гравюра, изображавшая Уильяма Роксбурга, управляющего садами с 1793 по 1813 год. Я читала восторженные письма Роксбурга об экспериментах с индиго и кошенилью и была рада узнать, как он выглядел: маленький человечек с проницательным лицом и яркими глазами, который, хотя и был одет в душный галстук и георгианский сюртук, выглядел так, словно был бы намного счастливее в рубашке садовника. Доктор Санджаппа сказал, что Роксбург является своего рода героем Ботанического сада – он сделал много хорошего для индийской ботанической истории, в частности, заказал в 1780-х годах три тысячи изображений местных растений.
«Было бы удивительно, если бы эти картины уцелели», – подумала я. «О да, у нас есть они все – тридцать пять томов», – сказал Санджаппа и отослал коллегу в архив. Мужчина вернулся с восьмым томом, в котором была глава с описанием индиго. Когда я открыла ее, кожаный переплет выпал из моих рук, и я обнаружила, что смотрю на двухсотдвадцатилетние изображения двадцати трех разновидностей Indigofera. Я уже видела изображения индиго в книгах, но только в этот момент мне стало понятно, насколько разнообразным может быть этот вид растений. Там была моя старая знакомая Indigofera tinctoria – главный коммерческий вид как в Ост-, так и в Вест-Индии, и которую я все еще не увидела, так сказать, во плоти, а рядом с ней была изображена очень удачно названная Indigofera flaccida с ее гибкими листьями. Следующая страница была посвящена Indigofera hirsuta с ее крошечной синей бородкой, а также моему новому любимцу – purpurescens – с его изобилием великолепных пурпурных цветков, охраняемыми батальонами круглых листьев, рядами вытянувшихся вдоль стебля. Краски почти не выцвели за два столетия, хотя, к сожалению, бумага уже давно начала свой путь к разложению в условиях тропической влажности.
«Некоторые люди считают, что tinctoria лучше всего подходит для окрашивания, – сказал доктор Санджаппа. – Но Роксбург всегда говорил, что в coerulia больше синей краски. Это название означает „небо”». Доктор рассказал мне, что Indigoferas могут расти где угодно, от самых жарких пустынь до самых высоких гор, и что существует несколько сотен видов этого растения. «По большей части это кустарники», – сказал он. Но, хотя ни одно из них не дотягивалось до купола собора, как я представляла себе в детстве, одна разновидность могла вырастать на три метра или даже больше, если у нее появлялась такая возможность. Еще одна общая черта Indigoferas, не считая смутного голубоватого тона, состояла в наличии крошечных двойных волосков, которые под увеличительным стеклом выглядели как летящие чайки.
Доктор Санджаппа, казалось, обладал необычайно обширными знаниями в этой области, огромными даже для директора самого важного собрания растений страны. Индиго был предметом его докторской диссертации, объяснил он, и, хотя его работа теперь включала многое другое, его до сих пор привлекал этот вид растений. «Из шестидесяти двух сортов индиго, растущих в Индии, я собрал пятьдесят восемь», – сказал доктор. Среди них он обнаружил шесть неизвестных ранее, назвав почти все в честь окружающей среды, где они росли, хотя один вид – Indigofera sesquipedalis – был назван наполовину шутливо, потому что его листья были длиной в полфута (около 15 см), и доктору Санджаппа понравилось обозначающее это латинское слово. Он рассказывал мне, как во время одной гималайской экспедиции в поисках индиго он и еще трое сотрудников разбили лагерь на высоте пять километров и поднимались в разреженном воздухе еще на километр выше каждый день в течение сорока дней – настолько сильным было их желание пополнить коллекцию растений.
