Но большинство картин в Алис-Спрингс происходили, естественно, из Центральной пустыни. Это были яркие акриловые полотна с узорами из точек, завитков, брызг и концентрических кругов. Если бы их создавали в Европе или Америке, на их авторов навешивали бы ярлыки вроде «абстрактный экспрессионист» или «неопуантилист», а критики бесконечно подробно обсуждали влияние на создателей полотен таких художников, как Миро и Пикассо. Однако эти картины были написаны в Австралии, стране с особым художественным наследием, поэтому, хотя подобные сравнения и имеют место, полотнам в основном дозволено оставаться самими собой. Многие картины назывались «Две спящие змеи» или «Спящий Динго», а некоторые были дополнены пояснениями, например, что концентрический круг означает источник воды, что овал – это щит или что маленькие изогнутые линии изображают людей, сидящих у костров. Это лишь часть историй, которые так заинтриговали Брюса Чатвина в его путешествиях, предпринятых для создания книги Songlines, где он описывал традицию аборигенов концептуализировать Австралию как череду историй, опутывающих землю.
Картины, когда вы смотрите на них больше нескольких минут, кажутся просто упражнением в оптических эффектах, волшебной игрой для глаз с одной очевидной картинкой и другой картинкой, которую вы можете увидеть, если перестанете концентрировать свое внимание на рисунке. Подобно блестящей красной охре, которую я не видела, но о которой много слышала в Арнемленде и Южной Австралии, картины из Центральной пустыни казались почти что другим способом преобразовать реальность. В их случае – изобразив точками нечто несуществующее.
Я начала узнавать руку некоторых художников, особенно самых известных, например, Ронни Тьямпитджинпа, чей стиль заключался в изображении квадратов, нарисованных толстыми линиями, которые либо располагались один в другом, либо геометрически закручивались спиралью, заканчивающейся точкой в центре. Потом, конечно, был Ровер Томас. А также сестры Петиарре – Ада Берд, Глория и несколько других, большая часть работ которых состояла из маленьких, быстро нанесенных штрихов контрастных цветов, зеленых и фиолетовых, создававших эффект дрожащей на ветру плакучей ивы. Незаметно прислушиваясь к разговорам в разных галереях, я узнала, что «Глории» дорожают, а «два Ронни» сейчас уходят примерно по цене хорошей машины. «Хотя хороших Ронни сейчас так трудно достать, – грустно заметил дилер, слова которого я подслушала. – У него проблемы дома».
Утопия
Семья Петиарре родом из местечка под названием Утопия. Возможно, меня заинтриговало название или, может быть, искусство этого центрального поселения в пустыне, смело обращающееся с цветовыми контрастами. И я была полна решимости поехать туда. Мне посчастливилось получить приглашение от Саймона Тернера, художественного администратора, который работает посредником между дилерами и художниками. Поселение находится примерно в ста километрах к северо-востоку от Алис-Спрингс. Чтобы попасть туда с шоссе, ведущего к Дарвину, нужно свернуть на восток на пыльную дорогу, а затем на север – на еще более пыльную. Километр за километром тянется плоская, сухая равнина, заросшая камеденосными эвкалиптами. Затем следует подъем высотой метров десять или даже меньше, и внезапно вы оказываетесь в другом мире. Аборигены описывают его (когда они вообще это делают) как Спящую горную ящерицу или Спящую кустовую сливу, рассказывают его истории и рисуют их точками. Глядя на окружающий мир глазами чужака, я видела только то, что местность вдруг стала зеленее и пышнее. Земля скомкалась, создав скалистые образования, похожие на каменные цитадели или входные ворота в другой мир. Странным образом мне казалось, что я действительно куда-то переместилась.
А потом, еще через несколько километров, я действительно куда-то приехала. Утопия получила свое название давным-давно, еще до того, как здесь появилась оседлая община, и поэтому название поселения не казалось настолько ироничным. Конечно, это место выглядит довольно странным: беспорядочно раскиданные по местности дома, выстроенные, похоже, без какого-либо плана, разделенные деревьями, дорожками и «горбами», представлявшими собой куски гофрированного железа, обложенные матрасами и кусками грязной одежды, где многие люди проводили теплые ночи. Там был мини-маркет со странной смесью дорогих товаров, таких как телевизоры, и дешевых, вроде белого хлеба и готовой еды. Еще там можно было увидеть детскую площадку, все оборудование которой было сломано. Цепи одних качелей были перекручены вокруг верхней перекладины и начали ржаветь. С помощью двух полуголых детей я ткнула качели палкой, чтобы они приняли исходное положение. Дети засмеялись и начали качаться. Чтобы привести качели в рабочее состояние, мне потребовалось всего десять минут, но до меня никто не потрудился это сделать.
Утопия – это так называемое децентрализованное сообщество, состоящее из шестнадцати отдаленных поселков. Меня пригласили в главный, который назывался Юэндуму. Это была первая безалкогольная община аборигенов, которую я посетила (что делало ее более безопасной, особенно для живших там детей и женщин), хотя у поселения были и другие проблемы – в основном скука и отупение. Ужасно потерять свою землю, но когда (как в традиционной культуре аборигенов) эта земля является не только физическим, но и духовным воплощением мира, трудно найти что-либо ей на замену. Кочевая жизнь – цель сама по себе: что делать, если пропадает необходимость ходить? В первое утро пребывания в поселении я отправилась на прогулку, и несколько женщин позвали меня в свой «лагерь». Снаружи он выглядел как дом с верандой, но внутри был похож на бомбоубежища, в которые я часто лазила в детстве: мрачное и сырое помещение, стены покрыты граффити – все это выглядело неопрятно. У одной женщины был подбит глаз. Остальные пригласили меня, потому что хотели узнать, имею ли я какое-то влияние на администрацию по искусству и, что более важно, могу ли я использовать его, чтобы помочь купить им новые полотна. «Я закончила вот эту, – сказала одна женщина, указывая на картину, на которой была изображена ее „земля” в виде узора из крошечных ярко-зеленых и белых точек. – Без холста делать нечего».
Позже мы с Саймоном отправились в центр искусств – в уже полуразрушенное, хотя и недавно построенное здание. В подобных сообществах многое ветшает слишком быстро. Дверцы шкафа свисали с петель, мусор грозил заполнить все пространство. Висевшее объявление (за подписью «Арапунджа Артистс Инкорпорейтед») гласило, что с собаками вход в студию запрещен. Это однокомнатное здание предназначалось не для розничной торговли – до Утопии добираются лишь немногие покупатели, – а для того, чтобы создавать картины, хотя сейчас оно было больше похоже на место, где раздают холсты и проводят операции с наличными деньгами.
Утопия была родиной покойной Эмили Кейм Кнгваррейе, прозванной «старой леди», бывшей наездницы на ранчо, которая стала одной из самых известных австралийских художниц (картины с изображением ее родины использовались в качестве доказательств на слушаниях о правах на землю). Многие художники Утопии – женщины; казалось, в то утро большинство из них пришли в Центр искусств, чтобы сдать готовые работы и получить новые полотна, а их дети в то же самое время играли на грязном полу центра. Картины выглядели как множество точек, создающих эффект заросшего цветами весеннего луга, на который художник глядит сверху, прищурив глаза. «Что ты хочешь сказать этой работой?» – спросил Саймон одну из женщин, когда та протянула ему законченную картину. Полли Нгалр ответила, что белое – это цветы. «А какие цветы?» «Цветы ямса. А желтый – это семена. Какие? Семена ямса, – она терпеливо продолжала отвечать. Некоторые из названий картин за утро поменялись – сначала картина называлась «Эму Такер», затем «Спящая слива», а потом – снова «Эму Такер». Казалось, никто и не волновался, когда за полотно назначали цену, а затем начинали переговоры о новом.
