Молодой исследователь знал, что не только Франция отчаянно нуждалась в этой краске. Если де Менонвиль сумел бы доставить этих насекомых домой и если бы предприятие увенчалось успехом, кошенильных жуков можно было бы экспортировать в Голландию, Великобританию и еще дюжину стран, покупатели в которых отчаялись покупать красную краску задорого у монополистов. Британия была особенно уязвима в этом плане. К тому времени, как наш молодой ботаник взобрался на стены Веракруса, британские красильщики оказались в затруднительном положении. В Британии имелась развитая хлопчатобумажная промышленность, но континентальные европейцы шутили над английским способом крашения тканей с тем же удовольствием, с каким они веками шутили об английских кухарках. Из трехсот сорока тонн краски в год, которые Новая Испания импортировала в Европу к концу XVIII века, британские красильщики претендовали почти на пятую часть. Этот цвет был не только модным: большая часть крови насекомых предназначалась для того, чтобы скрыть пятна человеческой крови, а после случайного открытия одного голландца, живущего в Лондоне, шла прямо в военные красильные чаны.
В тот день 1607 года Корнелиус Дреббель вообще не занимался красками, а сидел в своей лаборатории и смотрел в окно, вероятно, размышляя о первом в мире «акваланге». В конце концов он продемонстрирует свои идеи, создав первую в мире подводную лодку (или, по крайней мере, речную субмарину), которая под его руководством под восторженный рев толпы переместилась под водой от Вестминстера до Гринвича. Но эти мгновения славы были в будущем. В день, о котором идет речь, его слава была совсем неочевидна. Дреббель был погружен в свои мысли, вследствие чего он небрежно двинул рукой и опрокинул стеклянный термометр, содержавший смесь кошенили и аквафортис (концентрированной азотной кислоты)
[111]. Смесь разлилась по всему подоконнику и попала на оловянную раму окна; к удивлению Дреббеля, жидкость превратилась в ярко-красную краску. Он провел еще несколько экспериментов, используя олово, а затем просто олово в качестве протравы, – и в конечном итоге совместно со своим зятем Абрахамом Куффлером основал красильный завод в Боу к востоку от Лондона. К 1645 году Оливер Кромвель оснастил свою армию новой формой от Куффлера, и с тех пор британская армия славилась своими красными мундирами. Алое сукно для мундиров британских офицеров красилось кошенилью до конца 1952 года, так что в 1777 году кошениль была чрезвычайно ценной, и казалось, любому молодому человеку, обладавшему секретом кошенили, были гарантированы богатство и слава.
Вскоре после открытия тайны кошенили де Менонвиль прибыл в горный город Оаксака. Он умолял чернокожего владельца плантации продать ему несколько листьев нопала с жучками, делая вид, что это нужно ему для срочного приготовления медицинской мази. «Он разрешил мне брать столько, сколько я пожелаю: я не стал просить дважды, а сразу же выбрал восемь самых красивых веток, каждая длиной в два фута и состоящая из семи или восьми листьев, но так хорошо покрытых кошенилями, что они казались совершенно белыми. Я сам срезал их, уложил в коробки и накрыл полотенцами… Я дал ему доллар… и пока он осыпал меня благодарностями, я позвал своих индейцев, погрузил их в две корзины и умчался с быстротой молнии».
В этот момент де Менонвиль не мог не думать о страшном наказании, которое он понесет, если груз обнаружат. Испанское правосудие было строгим; контрабандистов строго наказывали, и хотя он не знал точно, как именно, но помнил, что фальшивомонетчиков сжигали на костре. Если за несколько фальшивых монет человека сжигали – что могли придумать испанцы для человека, пойманного на краже ингредиентов их самого прибыльного экспортного товара? «Сердце мое билось так, что это не поддается описанию: мне казалось, будто я уношу золотое руно, тогда как яростный дракон, поставленный в качестве стражи, следует за мной по пятам: всю дорогу я напевал знаменитые строки песни „Наконец-то она в моей власти” и охотно спел бы ее вслух, но ужасно боялся быть услышанным». Де Менонвиль тщательно упаковал коробки, вложив в них множество других растений, и отправился в обратный путь, полный приключений, – власти почти разгадали его обман, да и проводники тоже попробовали надуть иностранца.
«Случайно я оказался перед зеркалом и, увидев в нем себя, грязного и в разорванной одежде, я не мог не удивиться увиденному и не порадоваться тому небольшому затруднению, с которым столкнулся. Во Франции меня, приняв за разбойника с большой дороги, остановила бы полиция; в Мексике у меня даже не спросили паспорта». Он вернулся в Веракрус через шестнадцать дней после побега из города, а его новые друзья сочли, что он наслаждался купанием в близлежащем приморском городке Мадлен.
Неделю спустя на рассвете де Менонвиль был уже в порту. «Меня не отпускал страх, – признавался он, – и, по правде говоря, этот день казался мне решающим. На рассвете я велел вынести из дома все ящики с растениями, а также пустые ящики, все это было доставлено к воротам пристани еще до шести часов утра. Я рассчитал, что в этот час свободные караульные еще спят, солдаты и офицеры ночного караула уже отдыхают в своих гамаках, а все бродяги и любопытные будут на рынке». Он оказался отчасти прав: улицы были почти пусты, но тридцать носильщиков, следовавших за ним, трудно было не заметить. Таможенники спросили, что у ботаника в рюкзаках, и, к своему ужасу, он вдруг оказался в окружении толпы солдат, матросов и торговцев, которые не могли сдержать своего любопытства. Де Менонвиль открыл ящики, словно гордясь тем, что может похвастаться находками, – и, к его огромному облегчению, блеф сошел ему с рук. «Офицер охраны похвалил меня за мои исследования и сбор трав; солдаты восхищались ими в глупом изумлении, но в то же время все были настолько вежливы, что не проверяли ни одного ящика, хотя могли бы это сделать, не повредив моих растений, а начальник канцелярии, удовлетворенный моей готовностью подвергнуться осмотру, сказал мне, что я могу пройти дальше». Путешествие было нелегким – потребовалось три месяца, чтобы добраться до Порт-о-Пренса на Гаити, – но когда он наконец открыл багаж, дрожа от беспокойства за состояние своей государственной тайны, то с облегчением обнаружил, что несколько жуков уцелело. Кроме того, военно-морской флот выплатил 2000 ливров, которые ему задолжали, и де Менонвиль использовал их, чтобы основать плантацию опунции в Санто-Доминго. Должно быть, жестокой иронией судьбы показалось ему то, что, выйдя однажды прогуляться возле своего дома на Санто-Доминго, он обнаружил там кошениль.
Вплоть до своей смерти в 1780 году (всего через три года, когда ему, вероятно, не было и сорока) де Менонвиль продолжал публиковать исследования, касающиеся вопросов, имеет ли значение, живет ли кошениль на опунции с красными цветами или белыми, желтыми или фиолетовыми (не имеет), на скольких различных видах кактусов насекомое может успешно проживать (около пяти или шести), дает ли мексиканская или сантодоминиканская кошениль лучший цвет (он не был уверен). Врачи приписали его смертельную болезнь «злокачественному вирусу», но те, кто знал де Менонвиля, говорили, что его смерть была вызвана разочарованием. Король, которому было суждено умереть на гильотине в 1793 году, сделал его королевским ботаником, но героем де Менонвилю стать не удалось. Сначала ходили слухи – он все отрицал, – что кошениль была им украдена. Затем отправленный им в Париж груз был потерян вместе с затонувшим почтовым кораблем. Он также не пользовался популярностью среди коллег; об этом деликатно упомянул через пять лет после смерти де Менонвиля президент Королевского медицинского общества месье Арто. «Некоторые упрекают господина Тьери (sic!) за его жестокость, позерство и жесткость характера… Но это слова равнодушного человека, который не хочет либо не может признать достоинства этого превосходного мужа, не желая приглядеться к нему повнимательнее», – сказал Арто, дипломатично добавив, что де Менонвиль был французским героем, хотя и с определенными недостатками в характере. Сад кактусов, за которым ухаживал де Менонвиль в Санто-Доминго, – по иронии судьбы там сохранились только дикие кошенили – позволил французской кошенильной промышленности процветать в течение нескольких лет, пока появившиеся в 1870-х годах новые синтетические красители для тканей не лишили эту краску значимости.
