Там было несколько библейских сцен – изображения страданий Христа, образ снисходительной Девы Марии, хотя в основном тематика картин была сугубо светской: люди, пасущие скот или возвращающиеся домой в средневековые деревни. Самым интересным для меня было изображение одинокой лютни на мифической равнине, ожидающей, когда начнут перебирать ее струны. Скрипок не было: возможно, в момент создания этих картин их еще не изобрели. Мне стало интересно: не были ли эти картины созданы неизвестным мастером-лютнистом, решившим передохнуть от своей обычной работы. А может быть даже, что это дело рук Мартиненго, хотя это, пожалуй, слишком смелое предположение.
Я смотрела на картины из покрытой лаком древесины и вспоминала пылкие строки счета Страдивари в «один филиппо», его удивительную скрипку, похожую на тигра, и странную настойчивость Рикардо Бергонци, утверждавшего, что он – и все они – часть общей истории. А снова взглянув на одинокую лютню на церковной картине, я вспомнила еврейскую легенду о Големе, которого можно создать из грязи, призвав его к жизни особыми звуками. Голем живет и дышит, но всегда сохраняет глубоко внутри себя дух того, кто его создал.
Больше всего мне запомнилось необыкновенное музыкальное выступление в крошечном хосписе в Таиланде, во время гастролей скрипача Максима Венгерова, культурного посла Юнисеф. Он достал скрипку Страдивари («ex Kiesewetter», сделанную в 1723 году) и начал играть перед пятнадцатью зрителями – включая посетителей – с той же энергией и сосредоточенностью, какие я видела у него во время выступления в переполненном Сиднейском оперном театре несколькими месяцами ранее. Он исполнял фугу Баха – и казалось, что музыка живет собственной жизнью. Он плавно перемещался вокруг кровати, на которой лежал молодой солдат: ВИЧ у него обнаружили после того, как сержант избил его так сильно, что у него выпала кишка. На мгновение он остановился около маленького мальчика, который скоро станет сиротой: его отец, представитель горного племени, был также болен. Он мягко кружил вокруг женщины средних лет с фиолетовыми пятнами на руках и вокруг старика, такого слабого, что он даже не мог поднять голову. В его музыке чувствовалась не только тихая драма настоящего момента, но и его собственные воспоминания о том, как он рос в Сибири в настолько маленькой квартирке, что семье пришлось сломать кухонную стену, чтобы разместить рояль; о детях из сиротского приюта, где работала его мать, приходивших послушать музыку; о том, как бабушка и дедушка учили его смирению, когда он, тогда маленький мальчик, хотел похвастаться своим талантом. Удивительный момент истины, возникающий, когда гениальный артист вкладывает душу в свое исполнение.
Никто никогда не узнает, почему Мартиненго оказался в Кремоне, но история, которую я рассказала, чтобы вернуть к жизни некоторые тайны оранжевой краски и лаков, взята из жизни – то же самое, как нам известно, происходило с тысячами евреев, когда они пытались найти свое место в изменившемся мире. И куда бы ни направился наш мастер-лютнист из Испании, везде он мог видеть происходившие ужасные и удивительные события, которые откладывались в памяти ремесленника-беженца, странствующего по Европе. Европа просыпалась; и, может быть, обучая братьев Амати вырезать узоры по образцам, собирать каркас лютни и варить скипидар с драконьей кровью, наш мастер постепенно замечал, что они уже готовы воспринять настоящий секрет – секрет познания самого себя и своих материалов настолько глубоко, что становится возможным вложить собственный жизненный опыт в самое тело инструмента, как настоящий музыкант вкладывает свой жизненный опыт в игру на нем, что и происходило в хосписе. И только тогда оба творца – создатель и музыкант – обретают способность заставить скрипку петь, рыдать и танцевать.
6
Желтый
Есть художники, которые превращают солнце в желтое пятно, но есть и другие, которые благодаря своему мастерству и уму превращают желтое пятно в солнце.
Пабло Пикассо
Что это такое – фиолетовый в земле, красный на рынке и желтый на столе?
Иранская загадка
На полке над моим столом стоит коробка с пятью предметами – довольно странная коллекция, и, если бы кто-нибудь случайно наткнулся на них, я уверена, что он не счел бы их особенно ценными. Но каждый прошел долгий путь, и у каждого из них есть своя история.
Первый предмет я люблю больше всего: это пучок листьев манго, заплесневевших за два месяца пребывания во влажном климате Гонконга. Второй – это маленький цилиндрик из чего-то, похожего на грязный пластик темного цвета; но, когда я капаю на него совсем немного воды, появляется невероятно яркая флуоресцирующая желтая капля. Когда-то мне казалось, что это маленькое чудо, и я показывала этот трюк всем, порой даже используя слюну, если воды не было под рукой. Но теперь, узнав больше об этом веществе, я стала намного осторожнее. Еще там лежит маленькая картонная коробочка размером со спичечный коробок: снаружи она покрыта китайскими письменами, а внутри хранятся маленькие желтые пластинки. Но я редко вынимаю их: с ними тоже приходится быть осторожной. И наконец, два маленьких стеклянных флакончика с самой дорогой в мире пряностью. Содержимое одного из них краснее другого, и причина этого – тоже часть моей истории.
Учитывая название этой главы, неудивительно, что все мои маленькие сувениры можно использовать для изготовления желтых красителей. Но больше всего меня удивил тот факт, что при контакте с этими предметами, окрашенными в столь яркий, счастливый цвет, приходилось соблюдать осторожность. Ни один цвет не имеет четкой однозначной символики, но полярность символики желтого цвета выражена наиболее сильно. Это и цвет пульсирующей жизни – кукурузы, золота, ангельских нимбов, – и в то же время это цвет желчи, серы и, как следствие, цвет дьявола. В животном мире желтый цвет – особенно в сочетании с черным – является предупреждающим. Он как бы приказывает: «Не приближайтесь, или вас ужалят, отравят, в любом случае вы можете серьезно пострадать». В Азии желтый цвет – это цвет власти: китайцы были единственными, кому разрешалось щеголять в одеждах желтого, солнечного цвета. Но это также цвет убывающей силы. Желтоватый цвет лица возникает вследствие болезни, желтизна осенних листьев не только символизирует их увядание и гибель, но и прямо указывает на нее, поскольку такое изменение цвета показывает, что листья больше не могут поглощать тот же объем солнечной энергии, который они впитывали, будучи зелеными и полными хлорофилла. Цвет говорит, что у них больше нет того, что необходимо для их полноценного питания.
Индийская желтая краска
В музее принца Уэльского в Мумбае выставлена акварель XVIII века, на которой изображена сидящая под деревом влюбленная пара. Один из них – Кришна, веселое и беззаботное воплощение Вишну. Ткань желтого дхоти красиво контрастирует с его синей кожей. Он играет на флейте для своей подруги Радхи, которая восхищенно смотрит на него. Они сидят под манговым деревом, которое в индуистской мифологии является символом любви. Но вот чего нет на этой картине, хотя можно увидеть на других акварелях, – на другой стороне сада пасутся коровы, поедающие траву и листья, за которыми присматривают хорошенькие девушки. Позже Кришна будет преследовать их, что разрушит его отношения с Радхой. Но это в будущем, а пока все прекрасно. Миниатюры иллюстрируют популярную индуистскую историю об игривости богов, о трагедии и непонимании и, конечно, о чудесном опьянении романтикой любви, но коровы, деревья и желтые дхоти являются иллюстрацией к истории одной конкретной краски, которой, вполне возможно, была окрашена одежда Кришны.
