«Это не Авенданьо».
Я им не был. Авенданьо больше не было. Тот горделивый мот и транжира погиб в своей камере.
Обретя дар речи, я отправил местных в свою старую квартиру возле университета за чеками и деньгами, которые там остались. Они вернулись с чеками, без наличных, и с целым шкафом одежды. Видалю и его генералам не хватило сообразительности конфисковать вещи врагов государства – по крайней мере тогда. Я сказал местным, что готов отдать всё моё, если что-то им приглянется, и оставил им целое состояние. Они засмеялись и кормили меня в своих маленьких домах жарки́м из ягнёнка, лососем и наливали вино в надтреснутые стаканы. Снаружи звало море, напоминая мне обо всём. Хунта и Видаль, казалось, остались далеко-далеко.
Меня одели в грубый костюм рабочего и погрузили на грузовой корабль, трюмы которого были набиты медной проволокой: он шёл в Кейптаун, потом в Нуакшот, потом в Лиссабон. Все эти бродячие дни, проведённые в море, я думал: может, я по-прежнему оставался в миазмах? Может, я их не покидал?
Наконец я нашёл берега потеплее.
Теперь у меня всё в порядке. Деньги моей семьи – всю свою жизнь я ни в чём не нуждался – мне перевели сюда. Мои издатели знают, что я до сих пор жив, но кроме них – мало кто. Почти все контакты с Махерой я оборвал – зачем их хранить? У Видаля длинные руки. Я не смел возвращаться домой, не смел снова издаваться. Не думаю, что я теперь могу сочинять.
Поэт видит то, что преподносит ему мир, во всей его чудесной странности, и озвучивает это. На мир и всех, кто по нему ходит, мы смотрим откровенно и описываем их беспощадно. Там, в камере на горном склоне, я лишился не только глаза – гораздо, гораздо большего.
Манускрипт останется тайной, пока не придёт время, чтобы всё стало явным.
Я доволен – насколько могу быть доволен.
Некоторые знания исключают счастье. От некоторых знаний невозможно действовать. Я провожу свои дни в попытках, насколько могу, испытывать удовольствие: они полны креветками с чесноком, полентой и прекрасными богатыми винами, а мои ночи полны благоуханного дыма, писко, сладостей, негромкой музыки и ароматом Альборана.
И забытыми снами о том, что сделал я и что сделали со мной.
Прости, что я забыл твоё имя.
Прости, что я забыл.
Прости меня, Алехандра.
5
Око был определённо безумен – возможно, причиной данного конкретного психоза оказался стресс изгнания. Мы, выходцы из Махеры, все склонны к паранойе благодаря либо опыту, либо необходимости. Эта рукопись – по-видимому, единственное, что Авенданьо написал после переворота – была тому свидетелем. Больное воображение автора одновременно впечатляло и вызывало отвращение. Увечье, которое понёс его глаз во время переворота Видаля (в это, по крайней мере, я верила – в увечье), могло привести к инфекции, достигшей мозга и исказившей восприятие реальности, породив беспорядочные толпы образов: части тела, кровь, гнусности, потеря, вина, увечья, фекалии, светотень, пища. Едва дыша, я поражённо читала, торопясь вниз по тёмным тропам среди мучительной психической боли, достигающей уровня порнографии, и чем дальше, тем больше росло жуткое осознание безумия: если его не осознавал автор, то определённо осознавала читательница – я.
Один только стресс от жизни в бегах сломал бы большинство мужчин и некоторых женщин. Время, проведённое в лапах тайной полиции Видаля, разбило Авенданьо и оставило с бременем вины, которое он мог и не заслуживать – это оставалось неясным. Чем дальше я погружалась в его исповедь, тем более мутной она становилась, но, невзирая на всё это, благодаря ей я начинала догадываться, что могло произойти с моей матерью. И за это я была благодарна, какую бы боль это ни принесло.
Одно мне стало ясно – нельзя было бросать и забывать Авенданьо. Если бы я оставила его на милость судьбы, которую он найдёт, ослабев от безумия, я отказалась бы от последнего права вернуться домой. Авенданьо оказался заразой – много лет я не думала о родине, а теперь лишь она занимала мои мысли. Непрошеной вернулась мать, а отец – каким он был, пока не спился – смешался в моей голове с Оком. Авенданьо растворится в забытых землях, станет очередным не лицом. Ради собственного психического здоровья я не могла это допустить.
Я должна была найти Авенданьо и помочь ему.
* * *
Клаудия не звонила.
Семестр приблизился к неизбежному концу: курсовые, отметки, ноющие студенты, пустота в деканатах и столовых и наконец – кампус, опустевший на короткие две недели, пока всё не начнётся заново. Я пришла к решению насчёт Ока. Он так и не связался ни со мной, ни с банком. Что-то нужно было делать.
– Мне нужно взять отпуск, – сказала я своему декану Матильде Орес. – Только на лето.
– Вы не вернётесь, – покачала головой она.
– Почему вы так думаете?
– Ходят слухи, у вас появился богатый спонсор. Похотливый старик.
Не знаю, какие преображения претерпело моё лицо, но декан поняла, что её слова мне не понравились.
– Я возвращаюсь в Махеру. По срочным семейным причинам, – ответила я.
– Махеру? Санта Мария, вы точно напрашиваетесь!
– Мне просто нужно знать, останется ли место за мной, когда я вернусь.
Матильда пожала плечами:
– У вас немного нагрузки, но заменить вас на летних парах будет нелегко. Что за причины?
– Мой дядя умирает, – ответила я. – Рак. Я единственная, кто остался в его семье.
При достаточной подготовке я хорошо вру.
– Мне очень жаль, – неубедительно ответила она.
– Нам всем жаль, – сказала я.
Декан достала официальный бланк Малагского университета для заявления на отпуск и заставила меня сесть и заполнить его. Я подчинилась, она подняла бумагу, осмотрела и положила в конверт, адресованный деканату:
– Студентов, за которых вы отвечаете, придётся передать другим научрукам. Со всеми клубами и группами под вашим руководством тоже придётся что-то делать. Вы входите в магистерские или докторские диссертационные советы?
– Нет, – ответила я.
– Буду откровенна – здесь у вас нет близких друзей, которые вас бы прикрыли. Если бы вас тут любили, преподаватели тут же пришли бы на помощь, но…
– Меня не любят. – Я осмотрела себя: – Я ношу только чёрное и в столовой сижу одна.
– Неожиданный переход… однако это правда, – кивнула Матильда. – Всё, что я могу вам сказать – когда вернётесь, вряд ли место останется за вами. Если вас приходится заменять на одно лето, с таким же успехом можно заменить вас навсегда, – она пожала плечами. – Я мало что могу поделать. Но вы молоды, – добавила она, будто поэтому утраты или перемены действовали на меня слабее, чем на старших. Может, Матильда и была права. – Возможно, замену вам мы и не найдём, так что будьте на связи. Если у вас с ним всё испортится раньше, чем ожидалось… – Поняв, что она говорит, декан потрясла головой и нервно принялась собирать бумаги и запихивать их в портфель. – Позвоните или напишите письмом. Мой номер у вас есть. – Остановившись, она поглядела на меня: – Вы хороший преподаватель, и я не хочу вас терять, но управление нашим университетом становится всё больше и больше похоже на бизнес. Надо мной есть люди, перед которыми я несу ответственность. Так что… сделаю для вас, что могу.
