Она приоткрылась, будто её не заперли как следует.
Свет упал внутрь дома, осветив коридор с арками дверей и полом тёмного дерева. На комоде стояли цветы: фиолетовые свечки люпина, некогда красивые, а теперь обмякшие и осыпающиеся на пол.
– Здравствуйте, – позвала я. – Хорхе Кампос?
Моя интуиция не хуже, чем у любого другого. Говорят, будто учёные – особенно женщины – это аскеты-затворники, далёкие от реального мира и довольствующиеся только книгами. Вот только это бред.
Я это к тому, что здесь было совсем нечисто. Открыв дверь, я вошла внутрь, прислушиваясь, и снова позвала – молчание. Через несколько секунд глаза привыкли к полумраку, и я заметила, что в доме неприятно холодно. Реагируя на смену температуры, каждый волосок на теле встал дыбом. Я пыталась сосредоточиться на звуках окружающей среды и, возможно, определить движение только на слух, но мне мешали приторное послевкусие «Фанты» и странный запах, висевший в неподвижном воздухе. Я прошла по коридору, заглядывая в строгую столовую и комнату с телевизором, проигрывателем и множеством кресел. Кампосы были богаты, дом был большой, комнат в нем оказалось много – и все они пока пустовали.
Я толкнула дверь без ручек, открывающуюся в обе стороны, и оказалась в большой, залитой солнцем комнате. С вешалки на потолке свисали медные кастрюли; я осмотрела деревянную колоду для мяса, шкафы, кухонный гарнитур с плиткой…
Мальчик лежал на полу. Ему было восемь-девять лет, и его застрелили в голову. Кровь вокруг тела засохла, стала чёрной и аляповатой, кожа имела серо-синий цвет. Мухи (немного, но достаточно) уже собирались на пир в уголках рта и на влажной поверхности открытых глаз. В дверях, ведущих обратно в середину дома, лежал труп мужчины – наверно, он бежал на кухню и в момент, когда его застрелили, выбросил руку вперёд в панике.
Я в ужасе застыла – трудно было уложить всё это в голове. Мне казалось, я – капля воды, упавшая на раскалённую сковородку, вскипевшая и мечущаяся по чугунной поверхности, пока не испарюсь. «Надо позвонить в полицию», – возникла мысль. Не в силах смотреть на мальчика, я тупо уставилась на мужчину – тот лежал лицом вниз, его задние карманы были ясно видны, и правый заметно выпирал. Стараясь не касаться крови, я вынула его кошелёк и удостоверение личности, спугнув мух, взлетевших с его лица – Хорхе Кампос.
Они даже не были похожи на людей, скорее на фигуры из неизвестного мне мягкого материала, потому что теперь ничто их не оживляло – ни дыхание, ни едва заметное, но оттого не менее настоящее биение крови в артериях, венах и капиллярах. Мужчина упал на живот, пока мчался на кухню – надо думать, стрелок держал его сына – и при падении его голова повернулась набок, рука вытянулась вперёд, а рот открылся, будто перед смертью он что-то кричал… И что-то ещё было со ртом – нечто странное.
Снова наклонившись, я осторожно просунула между губами большой и указательный пальцы. Стоило почувствовать зубы, твёрдые и белые, как слоновая кость, как меня охватил нерациональный страх, что они вот-вот сомкнутся и мертвец меня укусит – вдруг в его неживой плоти ещё происходят некие враждебные химические реакции? Я отдёрнула руку, и труп испустил зловонный воздух – это были трупные газы во внутренностях. Я закашлялась, подавляя тошноту.
Стараясь не испачкаться в крови, я опустилась на колени, уверенная, что во рту что-то есть, и, снова протянув руку, вынула оторванный клочок жёлтой бумаги, края которой потемнели от мёртвой слюны мужчины.
– 19.569912, -70.197901
Исабель
9
«Исабель».
Прочь, назад, прочь, спотыкаясь, на улицу, на свежий воздух. Я бросилась через бульвар под гудки машин к своему мотоциклу; запах мужчины и мальчика пропитал меня всю. Я вспомнила, как Авенданьо нюхал фото «Opusculus Noctis» в поисках малейшей доли выделений Алехандры. Меня покрывали выделения трупов.
Наконец достигнув мercado
[19], я, задыхаясь, с сердцебиением, отдающимся во всей голове, надела шлем, стала заводить мотоцикл и тут заметила, что внизу по улице был припаркован бордовый фургон – в шаге от входной двери Кампосов. Мне показалось, сердце сейчас пробьёт грудь; заведя машину, я стала лавировать между стремительных автомобилей, пытаясь как можно больше отдалиться от бордового фургона. На такой скорости я не могла обернуться и посмотреть, следует ли он за мной, иначе бы случилась авария.
Фермата
[20]. От скорости время замерло; меня окружали ветер и оглушительный белый шум. Было предостаточно времени на раздумья. Всё тело – все места соприкосновения с «Ямахой»: задница, вагина, руки – всё вибрировало. Мужчина и его сын – и кто ещё? Может, где-то в доме ещё лежала женщина с широко открытыми невидящими глазами? Сестра? Младенец? Кто мог это сделать? Глухой рёв и механическая скорость гнали меня вперёд; я пригнула грудь к топливному баку, стараясь стать меньше, чтобы ветру было нечего бить, и не переставала думать: кто мог это сделать? Кто мог убить лишь для того, чтобы сунуть мертвецу в рот клочок бумаги с координатами и моим именем?
Клив называл Авенданьо поэтом, а себя – посланником внешней бригады. Внезапно исповедь Ока сгустилась в моём уме, приобрела новую плотность и весомость. «Все махерцы параноики, Исабель, – сказал мне однажды Авенданьо с улыбкой, – и имеют на то причины». Я сворачивала бесчисленное количество раз, переключала передачи туда-сюда, пока здания не исчезли и я не понеслась на всех парах по белым призрачным просёлочным дорогам, а пыль трещала об экран моего шлема.
Западные горы приблизились, но я второпях совсем не смотрела на дорожную разметку и на шоссе, а видела только то, что располагалось непосредственно передо мной и не совсем позади. Покинув Кордобу, я наконец сумела проверить, есть ли за мной хвост. Просёлочные дороги были пусты, а немногочисленный транспорт имел исключительно утилитарный характер. Фургона не было.
Я снова задумалась над бумажкой. Три клочка бумаги, три имени, три пары координат; на последней, вынутой изо рта трупа, стояло моё имя. Насмешка. Крючок.
«Убийство и кровопускание – такой сладкий, манящий аромат. Боль становится фимиамом, жертва – маяком».
Солнце нырнуло за вершины гор так быстро, что я не поверила бы, если бы не видела. Сумерки окутали землю, словно туман, и я прокляла себя, что не купила мотоцикл с работающими фарами.
Я сбавила скорость, ожидая, что огни фургона вот-вот появятся сзади.
Поездка длилась бесконечно. Наконец мне пришлось остановиться, слезть и пописать на обочине в темноте, держась за сиденье «Ямахи», чтобы не упасть. Потом я подняла взгляд к небу, ожидая, когда покажутся звёзды, но его закрывали высокие и тонкие облака. В потёмках мои глаза различали зазубренные предгорья и короткие, скудные кустарники вдоль дороги. Вдали на шесте над металлическим сараем горела одинокая натриевая лампочка, и от этого всё остальное вокруг неё казалось ещё темнее.
