Но было и нечто большее: за горизонтом моего пейзажа, за полями и лесами моего разума во сне и наяву, тоже что-то лежит.
Как мог я рассказать Кролику о ярмарке шотакуа в моих снах? О переливающейся поверхности воды, о тёплых чёрных лицах и руках, которые меня успокаивали, о мягких голосах, которые пели для меня, ребёнка? Я двигался вперёд, оставаясь на месте, крутясь в водовороте. В реках Миссисипи, Арканзаса и Огайо есть замкнутые течения, где бурлящая вода идёт по кругу и рыбы проживают всю жизнь, не покидая этих водоворотов. Как ухмылялся этот Инсулл, когда не давал матери всплыть… Как объяснить, что я, возможно, никогда не был счастлив – и никогда не буду счастлив, если только не вернусь в ту точку, когда мать не была мертва, а меня баюкала песня негритянского менестреля?
Над нами проплывала высокая листва летних деревьев – густая, зелёная, тёмная, как злое намерение. На обочине из щебенки свернулась мокасиновая змея, впитывая жару перед грядущей ночью. Кролик не стал избегать жары и менять направление машины, за что я, как ни странно, был благодарен. Пот лился с меня градом; затянутое раскалённой дымкой белое небо оставалось голубым только по краям.
– Эта песня всегда привлекала меня, особенно те отрывки про ад, что я слышал. Она чрезвычайно интересна, – ответил я, и даже в моих ушах ответ казался пустым.
– Опиум для народа, – фыркнул Кролик. – Я думал, мы давно ещё этот вопрос прояснили. Ты не настолько красный, как я, но мозги у тебя работают, а глаза видят. Ты достаточно повоевал, и должен знать…
– Что нет дьявола, кроме человека, – закончил я. Кролик кивнул:
– Поэтому я и не понимаю, отчего ты так одержим этим «Стаггером Ли»…
– С точки зрения социологии, важно понимать морфологическое разнообразие…
– Избавьте от лекций, профессор, – Кролик сделал жест, точно отмахиваясь от моих слов – словно от дыма чрезвычайно зловонной сигары. – Ты не богослов и не священник – ты, как и я, ветеран войны. Там мы узнали достаточно, чтобы видеть мир, как он есть. Нет ни доброго боженьки, ни чертей с вилами – только люди. Плохие, хорошие, нищие, глупые, – он потёр лицо, словно приходя в себя. – Прости, Харлан. Проклятие, не надо мне так налегать на самогон. Я уже не мальчик, и от алкоголя становлюсь злобным.
Кролик продолжал вести молча, но у меня в ушах его голос продолжал повторять мне мои же слова:
Нет дьявола, кроме человека.
Направившись на северо-запад, мы нашли среди холмов исток реки Обион – широкий, подвижный и очень мелкий водоём. Оттуда мы, насколько могли, проследовали вдоль русла на запад, где река впадала в Миссисипи где-то к северу от Мемфиса – там в маленьких городках, где кишат блохи, мы собирались искать слухи о кочевой ярмарке Грэмпа Хайнса. Всю неделю мы провели, следуя вдоль русла и ночуя на берегу; в это время особенного успеха наша миссия не имела. Мы нашли только трёх информантов – Джорджа Маркуса, Мэри Гудвин и Вильгельмину Гиппс, хороших, но лишённых воображения музыкантов. А в свободное от записей время мы искали шотакуа Грэмпа Хайнса. День независимости прошёл скромно, хотя мы нашли питейную с холодным пивом и виски, где напились так, что с трудом держались на ногах. Многие посетители заведения слышали о ярмарке Хайнса, но никто её не видел и не знал, где именно она может быть. Вчера, в разгаре жары, мы, не говоря друг другу ни слова, решили свернуть на просёлочную дорогу, подъехать как можно ближе к берегу Обиона и остановиться. Жара и общество друг друга нас утомили, и отдохнуть от того и другого было невозможно. Лето становилось всё беспощаднее; то и дело в самый неподходящий момент мне вспоминались гипнотические строки «Старой Ханны» – «Старая Ханна, зайди поскорей, да, да, да» – после чего плавная мелодия застревала в голове на многие часы. Пока автомобиль двигался, пот на нашей коже остывал, однако чем дальше мы следовали по скромным просёлочным дорогам, перемещаясь между Кентукки и Теннесси, тем суровее становилась температура в салоне «Студебеккера». Когда же автомобиль отдыхал с выключенным двигателем, он шипел и щёлкал, словно успокаиваясь после приступа гнева. Мы вышли из машины, и нас вплотную окружила густая растительность и листва леса, впавшего в летний транс. Шумящую воду было только слышно, но не видно; вокруг стояла хитиновая, громогласная какофония цикад. Через кустарники и подлесок мы вышли к берегу – мелкая и быстрая вода, коричневые камни, отшлифованные течением. Не ожидавшие нашего появления черепахи гуськом бросились обратно в воду. Следуя вниз по течению, мы вышли к спокойному, сонному бассейну – по неподвижной поверхности прочь от нас двигался водяной уж. Раздевшись мы нырнули в блаженно-холодную воду, спасавшую от комаров.
Вернувшись к «Студебеккеру», мы по очереди стали отпивать из бутылки виски и курить, по-прежнему не произнося ни слова.
Одевшись, мы вернулись по той же просёлочной дороге и поехали дальше. Теперь Кролик был в гораздо лучшем настроении – то ли из-за выпивки, то ли из-за купания его душевное состояние исправилось, и вскоре он уже шутил.
Найдя придорожный магазин, мы заправили бак «Студебеккера» и под вывеской с рекламой напитка «Нихай» нашли старика, который указал нам путь к последнему месту, где, как он слышал, видели Грэмпа Хайнса:
– Тот старинный шатёр возле Миллс-Ферри? Значит, езжайте по шоссе до развилки, а потом – направо, – он посмотрел на заходящее солнце и добавил: – Скоро уже увидите костры.
– Костры? – переспросил Кролик. – О'кей, старик.
– Да, жарко, но костры из сосны рядом с шатром всё равно разводят. Чтобы комарьё оставалось снаружи, а музыка и рассказы – внутри.
– Вы там были? – спросил я. – Видели шоу?
– Нет, но дочь рассказывала. У них там гитарист, игрок на банджо и леди с дульцимером – вся семья играет. Поют, танцуют, рассказывают истории.
Поблагодарив старика, мы поехали дальше, следуя, как могли, его указаниям, но вскоре совсем потерялись. Очередная тёмная ночь на просёлочной дороге в окружении дымящихся от жары тёмных деревьев и насекомых, сверкающих в свете фар. Кролик вёл, согнувшись над рулём, и его лицо, освещённое лишь приборной панелью, выражало страдание – я чувствовал, как беспокойство моего товарища растёт. Но наконец я заметил слабый отблеск огня, дрожащий вдали за тёмной чередой стволов, молодых деревьев и подлеска.
Найдя просёлочную тропу, больше похожую на заросший след фургона, мы следовали по ней, пока деревья не расступились, открывая перед нами звёзды, посеребрившие коричневые и стоячие воды Обиона. Рядом с костром стоял белый белобрысый парень в рабочем комбинезоне и шляпе из травы; всё его тело окутывал дым, но парень не кашлял. За ним горели два керосиновых фонаря, висевших на большом холщовом шатре – подобные шатры нередко видишь на собраниях для новообращённых или потерявших веру в сельской местности от Вермонта до северного Техаса. Перед шатром стоял трактор, видавший виды грузовик «Форд» двадцатых годов и осёл, запряжённый в фургон. Мы припарковались, стараясь не вспугнуть гужевой транспорт.
