Я снова оказался на полу. Кроссли – кажется, его звали Кроссли – поднял меня, вернул в камеру и заставил выпить воды, от чего я закашлялся, брызгая каплями. Наконец я снова уснул.
Не бывает непрошеных сновидений. Мертвое пробуждается, поднимаясь из ила воспоминаний к поверхности.
Мне было шестнадцать, стоял жаркий день 1914 года. Яркое солнце, ощущение его лучей на коже, одежде и спине, тяжёлый и влажный воздух – всё это сразу дало понять: я в Вашингтоне. Витрины магазинов, грохот приближающейся тележки, гром автомобиля, серная вонь его выхлопов, запах костра поблизости; мусор, который не вывезли, содержимое ночного горшка, выплеснутое с верхнего этажа в переулок; жареное мясо, жаркое со специями; крики младенца, лай собак, усердный стук молотов, вопли осла, чьи-то приказы рабочим, рыдание женщины – настоящая какофония. Одни витрины сменяют другие: портной, швея, сыровар, рынок под открытым небом на пустой площадке справа от меня, напоминающий марокканский базар, но в стране англосаксов; напротив от рынка, слева – проезжая часть с гужевым транспортом и автомобилями. Я иду походкой юнца, который куда-то спешит. Светло; размахиваю руками; на лбу, в подмышках и на спине пот; в руке зажат сырой то ли от пота, то ли от влажного воздуха, то ли от того и другого клочок бумаги. На нём – адрес, написанный моим почерком. Времени очень мало – к обеду мне нужно играть в клубе «Хэрроу», и мои внутренние часы неумолимо бегут. В голове звучат «Грёзы любви» Листа – я разучивал их всё утро и сегодня вечером должен впервые сыграть для состоятельных господ, которым слуги-негры будут зажигать сигареты и разносить скотч и виски. Красноватые лица избалованных джентльменов тем временем будут устремлены на меня и на мои руки. Я сжал и разжал кулаки – они сильны. Очень сильны для такого юнца, как я.
Я должен был сделать кое-что – кое-что ужасное. Мной двигал позыв – неотвязный, как ноктюрн Листа, настойчивый, как удары пальцев по клавишам. Я должен был кое с кем встретиться.
Ни у чего нет конца – есть только разные начала.
Я проснулся два дня спустя. Надо мной нависал доктор и говорил:
– Ему не надо быть здесь. Ему надо в больницу с капельницей, чтобы врачи разобрались, чем он болен…
– Док, у нас тут не отель «Пибоди», и у него нету с собой денег, – заявил Кроссли.
Я попытался подняться и заговорить, потому что деньги у меня были – лежали в заднем отсеке «СаундСкрайбера». Я спрятал их там, чтобы не ходить повсюду с полной суммой – то есть, именно на такой случай.
– Вот. Пейте. Пейте всё, – сказал мне доктор. Это оказался тёплый лимонад – такой кисло-сладкий, что язык сворачивался в трубочку. Я выпил всё. У доктора, который не представился, были тёмные глаза, орехово-смуглая кожа и грубые мозолистые руки, будто с фермерскими орудиями и скотиной он работал больше, чем с больными – странно для врача. Доктор сделал знак, чтобы дали ещё лимонад, Кроссли ушёл с кислой миной и вернулся с очередным стаканом, который я тоже выпил до дна.
– Ох, не торопитесь, мистер, – сказал доктор, вставая и собирая вещи. – Надо осторожнее, не то всё выйдет обратно. Поешьте чего-нибудь лёгкого, – он направился к двери с решёткой, – тостов или овсянки – не бросайтесь сразу на стейк.
В бреду дни сменялись удушливыми вечерами и долгой тьмой, наполненной криками и руганью заключённых; на смену ночи приходил полусвет зари, и снова повторялся дневной зной. Я просыпался, спал, просыпался, спал, меня снова и снова мучили кошмары. Когда я пребывал в сознании, в глазах окончательно темнело, и я просто пялился на облезающую краску или на углы у потолка камеры, сошедшиеся в любопытной геометрической фигуре. Когда я смог наконец стоять, не боясь, что упаду, пришёл помощник начальника Бут с отрядом заключённых-негров; они собрали мои вещи и «СаундСкрайбер» и вывели меня, измождённого и еле держащегося на ногах, с фермы.
– Мне нужно поговорить с Ханибоем, – сказал я, направляясь к «Студебеккеру». – Я не закончил.
– Ханибоем? – переспросил Бут. – Здесь нет заключённого с таким именем.
– Люцием Спуном. Ханибоем. Я его записывал.
– Мистер Паркер, – сказал помощник начальника Гораций Бут, вместо меня глядя на заключённых, погружавших «СаундСкрайбер» на заднее сиденье. Когда они закончили, он сказал: – В наших документах нет заключённого с таким именем.
Кашлянув, он вынул из внутреннего кармана конверт и с каменным лицом протянул его мне. Открыв конверт, я обнаружил чек на сумму шестьдесят семь долларов двадцать пять центов за питание, проживание и медицинские услуги.
– Счёт?
– Уверен, Библиотека Конгресса возместит ваши расходы, – фыркнул он. – Мне всё равно, заплатите вы или нет, но мистер Дарси – и совет попечителей – указали поступить именно так. Ничего страшного, если не можете заплатить, – через несколько часов шериф будет здесь, и вы будете его заботой. Так или иначе, вы покидаете наш уютный дом.
Его холодные блестящие глаза говорили – вот человек, в руках которого рычаг мельницы. И я чувствовал, что вот-вот упаду меж жерновов.
– Минуту, пожалуйста, – сказал я, открыл багажник «Студебеккера» и быстро проверил: мои сумки, ящик с пластинками, «Ундервуд», ящик с консервами и прочим – всё было на месте. Кроме ящика с виски – это хищение меня не удивило. Найдя в чемодане кошелёк, я открыл – пусто. Кто-то украл деньги – либо охранники, либо особенно трудолюбивые заключённые, и, если бы у меня были лишние деньги, я бы поставил на охранников. Бут неумолимо наблюдал за мной.
– Подождите, я посмотрю в тайнике, – сказал я ему, сел на водительское сиденье, оставив дверь открытой, чтобы Бут меня видел, и начал левой рукой шарить под рулём, будто что-то искал. Правой рукой же я сунул ключ в замок зажигания, повернул, одновременно давя на сцепление и на газ. Старый добрый верный «Студебеккер» тут же ожил; я захлопнул дверь и двинулся с места, разгоняясь посреди просторного двора. Задние колёса подняли облако пыли, скрыв Бута и его узников, «Студебеккер» въехал в боковую дверь другого автомобиля, помяв её, но сам удержался; и я помчался вперёд, к главным воротам, не оглядываясь назад.
Я уже приготовился прорываться сквозь любые преграды, но их не было: шлагбаум оказался поднят, и я пролетел через ворота на глазах у охранника, через несколько секунд оказавшись на большой дороге. Государственная ферма Камминс удалялась в зеркале заднего вида.
Собравшись с мыслями, я решил ехать на северо-восток, чтобы между мной и местом, где я провёл столько времени, оказалась река Арканзас. Достигнув придорожной заправки «Юнион-Гэз», я с трудом открыл задний отсек «СаундСкрайбера» и извлёк конверт с последними деньгами – чуть больше сотни долларов. Затем открыл багажник и проверил, все ли пластинки на месте. Стоны Амойры, Стек из Теннесси, шотакуа на Обионе – всё было при мне, даже Ханибой (а то я испугался, что выдумал его в бреду).
