Пока что.
Здесь полных аутов нет. Мы можем расслабиться, тут просто санаторий.
* * *
Мы оставались в нашем ярко-желтом автоприцепе около двух месяцев. Последний месяц прошел в тумане холода и болезни. И вот мы снова сидим на полу в фургоне, на пути к новой коммуне, которую хотят основать наши родители, – дому Бирмингема.
Мы всего несколько часов в дороге, но лагерь отдыха уже кажется быстро тающим поутру сном. Возможно, мы никогда не были в Уэльсе, возможно, все это время мы сидели в фургоне, но я всем своим существом ощущаю, что это не так, я слишком ослабела для одной поездки. Вялость в руках и ногах напоминает мне о кишечном вирусе, который я подхватила в лагере. Я давно не играла, у меня просто не было сил на игры. И мне холодней сейчас, чем два месяца назад. Я сгибаю ноги, ложась на пол фургона. Они крошечные – маленькие палочки в мешковатых штанах – тех же самых штанах, что я носила почти ежедневно с момента, как мы ушли в подполье.
Дом Бирмингема, дом Бирмингема… Я повторяю эти слова несколько раз, они звучат так смешно.
– Интересно, каким будет следующий дом? – шепчу я Кейт.
– Ш-ш-ш-ш, – нежно предостерегает она меня и гладит по волосам.
Я недавно слышала, как мама и папа говорили о «ферме». Я представляю теплый огонь, шерстяные одеяла, жареного цыпленка, пение и большие диваны, на которые можно лечь. Все это светится красным и чудесно пахнет. Я держу Кейт за руку и улыбаюсь.
Впереди нас ждет что-то хорошее, я чувствую это.
* * *
– Здесь, должно быть, приземлилось НЛО, это похоже на место космического крушения, – говорит Джоэль. Мы стоим на пороге того, что, вероятно, должно быть гостиной. Сквозь пол комнаты видно нижний этаж.
– Мы пришли с миром, – смеясь, говорит Джоэль.
Кейт пытается включить свет.
– Электричества нет, – говорит она, ничуть не удивленная.
Мы на ферме. Это не похоже на дом. Скопище сараев, разгромленных, как будто бомбы пробили себе путь сквозь каркас здания. Мой отец способен починить все на свете, но, кажется, здесь разрушения зашли слишком далеко. Ни отопления, ни электричества, в комнатах – огромные дыры.
Мама вмешивается, пытаясь развеять сомнения, охватившие ее детей.
– Мы все будем спать в одной комнате, чтобы сохранить тепло. Возьмем газовый обогреватель и поставим его посередине, и вы сможете сесть вокруг него. – Пока она говорит это, мелодия ветра пугающе меняется, проникая сквозь отверстия в доме. – Очень скоро здесь будет тепло и безопасно, – слабо добавляет мама.
Мы согласно киваем. Я смотрю на маму, которая старается сделать происходящее хоть немного нормальным для нас. Она всегда старается. Всегда умиротворяет отца, успокаивает его, поддерживает его решения. Если у кого-то из нас, детей, есть способность «нравиться людям», то это от нее. Мама – буфер между отцом и нами. Когда речь идет о маме, все делается сложным, мне нелегко понять, что мне стоит чувствовать и думать в отношении нее. Но мне всегда хотелось ее защитить.
В определенном смысле ощущение такое, словно мама – одна из нас. Как будто и ее сюда пригнали, и не было у нее такого уж большого выбора. Она всегда беременна и вечно кормит грудью и рожает. Даже если кажется, что между детьми наметился просвет, на самом деле то были случаи, когда они рождались мертвыми. И она годами оставалась реально нездоровой. У нее выпала большая часть волос, и она сделалась такой худой. Я помню, как смотрела на нее, лежащую в кровати, не в силах встать, – я хотела спасти ее и не знала как.
Была ли в ее состоянии вина всех нас, детей? Каждого, кто, появляясь на свет, отрывал от нее кусочек? Быть может, не я одна, а все мы, когда доходит дело до мамы, хотим окружить ее защитой и чувствуем себя виноватыми.
* * *
Сейчас середина ночи, и в отблесках газового обогревателя комната светится красным. Все спят, слышна симфония ночных звуков: дыхание, писк, шарканье. Я очень осторожно двигаюсь в сторону света от обогревателя, семеня так мелко, как могу. Подойдя близко, я смогу урвать минуты три тепла, через носки, пока ноги не станет жечь. Я знаю, что скоро ноги раскалятся добела, но я нуждаюсь в этом тепле. Бац! Когда ожог становится по-настоящему сильным, я быстро растираю ноги и стараюсь не шуметь от боли. Когда она утихнет, моим ногам будет тепло добрых пять минут.
Это рай.
Мир вокруг – словно в замедленной съемке. Ветер замолк, и сам дом сделался волшебно тихим. В окно я вижу что-то слишком неторопливое для дождя и слишком крупное для града – снег. Джош и Сэм молились о снеге этим утром, потому что мы никогда не видели его, и вот он появился. Я подхожу к окну и касаюсь стекла. Большие куски неба плывут и оседают на землю, как манна.
Это так прекрасно.
– Возвращайся в кровать! – мамин голос прорезает темноту.
– Это чудо, – шепчу я. – Мы молились о снеге, и вот, смотри!
– Ложись, – снова говорит она мягко.
Мальчишки будут так счастливы, – думаю я, втискиваясь между двух тел, чтобы поспать. Их молитвы должны были быть сильны, потому что, когда мы проснулись следующим утром, снаружи был слой снега больше четырех футов. Мама родилась на севере Англии, где все время идет снег, и даже она говорит, что это много.
У Джоша и Сэма кружится голова, они собирают снег голыми руками и лепят снежки. Наши восторженные возгласы переходят в болезненные стоны, когда холод проникает в кончики пальцев, будто под кожу впиваются крохотные ледяные ножи. Мы недолго выдерживаем его прикосновения, зато снег лежит долго – неделями.
С каждым днем мы все больше обустраиваем дом – латаем полы, красим стены. У нас не так много времени для работы днем, потому что зимнее солнце преходяще. Кажется, что оно торопится лечь спать после обеда, возможно, ему тоже холодно.
– Бекси-Сапожок…
Голос Кейт напевает эти слова, вытряхивая меня из горы одеял.
– Да? – взволнованно говорю я, усаживаясь в постели.
– С днем рождения, – говорит она, кладя мне руку на плечо.
Я почти забыла об этом. Наша группа никогда не праздновала дни рождения, но мои братья и сестры праздновали. Мы научились этому, когда оставались у бабушки с дедушкой, тогда, много лет назад. Годами мои родители не говорили бабушке и дедушке, где мы живем. Письма они в целях безопасности отправляют с чужих адресов; все продумано на случай, если бабушка с дедушкой захотят отправить деньги. Но это означает, что примерно через шесть месяцев после своего дня рождения ты получаешь открытку от бабушки и дедушки. Они никогда не забывают. На лицевой стороне обычно веселый комикс. Иногда на ней изображена большая цифра, и внутри, в их письме, написанном от руки, говорится о том, какой ты особенный и что они любят тебя и скучают по тебе. Наверху всегда надпись: «Вот тебе пять фунтов», рядом с куском липкой ленты, оторванной от пустой открытки.
