Дядя Эндрю ждет, пока собрание успокоится, и начинает молиться:
– Господи, спасибо Тебе за этот дом, за то, что хранишь нас в смутные времена. Пожалуйста, пребудь сейчас с тетей Перл, и мы просим Тебя расправиться с ее матерью и положить конец ее злобным козням. Не дай ей причинить вред Твоим детям.
Тетя Перл последние три недели фигурирует в наших молитвах ежедневно. Я вспоминаю день, когда это началось. Я слышала эту историю столько раз, так живо рассказанную, что у меня ощущение, будто все, о чем в ней идет речь, я видела собственными глазами.
Полиция провела рейд в одном из наших домов, в поисках грудного сына тети Перл. Им позвонила мать тети, боявшаяся, что ее внук в большой опасности, возможно, даже мертв. Полицейские выломали дверь дома и обыскали каждый угол, каждый шкаф, чемодан и ящик – «полиция заглядывала даже под половицы, словно мы расчленили младенца и спрятали его», – рассказывали те, кто это видел. Никто не мог поверить, что подобное возможно.
Мы бежали от властей и прессы годами, и вот сейчас – полноценный рейд?
Полиция нашла младенца, он оказался в полном порядке. Разумеется – мы не расчленяем младенцев. Но теперь мать Перл подала на нее в суд, на всех нас.
«Потому что речь идет не только о тете Перл», «потому что если суд решит, что для ее ребенка быть здесь небезопасно, значит, это небезопасно для любого из нас», – говорила я Марии, передразнивая слова моих родителей, которых подслушивала за ночь до этого.
Итак, из-за этого судебного дела, после стольких лет жизни под прицелом или в бегах, мы теперь живем в общине, которую взрослые называют «Открытый дом». И это объясняет все: и то, почему дом такой большой, и то, что мы живем так близко к системитам в крохотной деревне. Мой отец искал дом, который подошел бы именно для такой цели: быть на виду.
Дядя Эндрю продолжает: «У нас новая миссия. – Он оглядывает собравшихся, не моргая, желая вдохновить нас. – Нам будет нелегко. Мы должны приспособиться к жизни у всех на глазах». – Он драматично указывает на свои собственные глаза, делая паузу, чтобы мы прониклись важностью момента.
– Каждый из нас должен научиться общаться с прессой. Та репетиция в прошлом доме с журналистом Guardian была успешной.
Я вспоминаю встречу с журналистом Guardian. После нее прошло несколько месяцев. Я до сих пор помню его лицо в обрамлении белых волос, английский акцент; тот журналист был, возможно, самым добрым человеком, которого я когда-либо видела. Взрослый, который говорил с нами не так, как другие, спрашивал нас, чего мы хотим от жизни, о наших мечтах…
– Я хочу объяснить роль Гидеона и Рэйчел во всем этом.
Дядя Эндрю прерывает мои воспоминания. Он указывает на моих родителей, держащихся за руки, представляющих собой единое, прочное целое. Мой отец опять сменил имя, с Джейкоба на Гидеона – мне все еще непривычно его слышать.
– Гидеон и Рэйчел – новые публичные лица нашей группы. Не только в Соединенном Королевстве, но и во всей Европе. Важная миссия.
Я смотрю на маму с папой: они преобразились. Изменив имена, они также и одеваются иначе. Мама подстригла волосы под боб, папа отрастил жесткие усы, с которыми он театрально поигрывает – делая акценты в речи, или подчеркивая идею, как будто прикосновение к усам – синкопа в монологе. Мне интересно, являются ли эти изменения следствием их «важной миссии».
– Вся семья Гидеона и Рэйчел также будет в этом участвовать. Поэтому их ожидают некоторые перемены.
Мария щиплет меня за руку: «Это касается и ТЕБЯ».
Дядя Эндрю делает паузу и дает моему папе знак говорить.
Папа прочищает горло и начинает:
– Мы так взволнованы. Мы оба польщены этой новой сложной ролью.
Мама ничего не говорит, она просто серьезно улыбается папе и затем – всем остальным.
Дядя Эндрю продолжает:
– Некоторым из вас нужно учиться говорить с прессой, и мы начнем упорно тренироваться – немедленно. Поскольку мы не только назначаем публичных представителей, но открываем двери дома.
Он медленно водит пальцем перед сидящими в комнате, будто бы указывая то на одного, то на другого:
– Войдя сюда, репортеры могут заговорить с любым из вас.
Я щиплю спину Марии.
Видишь, это касается и тебя тоже.
* * *
Позже меня снова вызывают в гостиную. У сидящей там женщины длинные волосы – длинные даже для тетушки. Они ниспадают до половины бедра, жесткие и очень темные. Такие волосы, как у Фиби, это что-то вроде ордена: наш лидер Моисей Дэвид обожает длинные волосы, они считаются высшим проявлением женственности. Тетя Фиби говорила, что росла в Греции. Я могу представить, как она расплетает свою гигантскую черную косу, одетая в тунику, похожую на те, что носили греки в библейские времена. Но сегодня на ней длинная юбка, шерстяные колготки, кардиган и свитер с высоким воротом – должно быть, ей трудно согреться.
Думаю, меня выбрали по нескольким причинам. Но главным образом потому, что, спросив всех здешних девушек-подростков, был ли у них какой-либо «сексуальный опыт» со взрослыми, вынуждены были отослать всех, кто ответил «да», в другие дома, подальше от глаз, и выбирать из оставшихся. В другой раз у нас был тест на медиатренинге, и одна из девочек при всех сказала, что занималась сексом со своим отцом. Взрослые были в ярости.
Это неправильный ответ.
– Садись, – говорит тетя Фиби, не поднимая глаз от своих записей.
Я беру один из стульев с высокой спинкой, стоящих у стены, и перетаскиваю его, устраивая идеально напротив, так что мы оказываемся лицом к лицу. Как большинство женщин в доме, тетя Фиби в зависимости от ситуации ведет себя по-разному. Если в комнате присутствует дядя, она может быть раболепной, но если она одна, она главная, она доминирует. Женщины в группе не пассивны, не совсем, тут дело скорее в том, чтобы знать, как переключиться: в зависимости от необходимости, их голоса меняются, меняются манеры. Прямо сейчас тетя Фиби доминирует, она неподвижна и серьезна.
И по-прежнему не поднимает головы.
– Итак, ты вела себя неплохо в последнее время, насколько я помню. Ты была одной из тех, кого интервьюировал журналист Guardian.
Меня удивляет этот комплимент. И то, что она помнит об интервью. В конце концов она смотрит на меня:
– Сегодня я собираюсь просто задать тебе несколько вопросов, не давая никаких ответов. Давай посмотрим, как у тебя получится.
Я киваю.
– Хорошо, и старайся вести себя нормально, расслабленно.
Я киваю снова.
Ее голос делается ниже, тон – чуть прохладнее:
– И помни, эти журналисты будут улыбаться, будут с тобой любезны, но они хотят обмануть нас и причинить нам вред. Так что не обольщайся. Будь начеку и веди себя расслабленно.
