Мама и папа выглядят необычно. Они держат себя иначе; им дали другую одежду, у них даже прически короче, чтобы казаться больше похожими на «них». Кажется, они говорят более уверенно. Я слышу, что их словарный запас стал шире, сложнее. Они вырезали из своей речи все слова, фразы и сокращения, которые мы используем; они оба вполне могут сойти за «тех». Переключения между интервью стремительны. Комнаты с разными съемочными группами, мои родители сидят посередине. В такой обстановке они всегда выглядят немного неестественно: стулья расположены слишком близко друг к другу или к середине комнаты, а не там, где люди сидят в нормальной ситуации.
Свет включен, все по местам, держитесь «естественно».
Я спрашиваю себя, выгляжу ли по-другому я сама.
Я стою в комнате родителей напротив их зеркала в полный рост; смотрю на блузку и юбку, которые они дали мне. Одежда выглядит немного мешковатой на моих худощавых конечностях, но все же, кажется, почти новая. Я трогаю волосы, заправляю несколько завитков в прическу: волосы наполовину подняты, наполовину распущены, – обычно так не разрешают делать. Проводя руками вниз по жесткому хлопку новой блузки, я думаю, сойду ли за одну из «них», как мои родители.
Интересно, нужно ли будет вернуть ее, когда все это закончится.
Вопросы такие, каких мы ожидали, часто кажется, что репортерам дали тот же список, что и нам. Никаких настоящих сюрпризов, все, как мы репетировали.
– Небезопасно ли здесь находиться детям?
Я слышу, как мой отец говорит: «Наши дети – счастливые, здоровые и хорошо воспитанные ребята».
– А обвинения в сексуальных домогательствах, что вы на это ответите?
– За все мои двадцать лет в «Детях Бога» я ни разу не видел ни одного случая абьюза в отношении ребенка.
– Распадутся ли «Дети Бога» теперь, когда у них забрали детей?
– Это не первый раз, когда христиан преследуют за их веру, и не последний. Мы будем бороться за то, чтобы вернуть наших детей их любящим родителям, в дом, которому они принадлежат.
Мои родители кажутся такими умными, их ответы – такие острые. Даже мама, которую я в своей жизни не так уж часто видела открывающей рот, производит впечатление красноречивой и самоуверенной. Они работают в команде; папа, несомненно, лидер, тогда как мама подтверждает его ответы, поддерживающе кивая. Бывает, отвечает и она. Во всех этих безумных переменах мои родители и вправду подходят идеально для своего невероятно важного задания.
Торнадо журналистов длилось около недели. Теперь пресса ушла, и дом успокоился, мы возвращаемся к нашей привычной повседневности. Мы снова одеваемся, как раньше. Белоснежная блузка исчезла, мои волосы собраны в тот же низкий хвост на затылке. Дни опять заполнены готовкой, уборкой и молитвами.
Мы с Марией готовим ланч. В меню печенка и картофель. Печенка – одно из моих наименее любимых блюд. Я терпеть не могу ни готовить ее, ни есть. Поскольку знаю, как она выглядит, когда ее готовишь: покрытая ранами и гнойными нарывами. Нам дают мясо даром на рынках и скотобойнях в местных городках и городах поблизости. Взрослые говорят мясникам и рыночным торговцам, что мы – благотворительная организация, достают папку, полную фотографий приютов или детей в Африке или Азии. Мы жили так, сколько я помню: чего бы это ни стоило, нужно раздобыть еду. Есть постоянные доноры, к которым они возвращаются каждую неделю. Полезно, но означает, что продукты, которые мы получаем, обычно с истекшим сроком годности, а иногда и вовсе никуда не годятся. В сарае, куда направляемся мы с Марией, мы храним пищу, которую нам дают, включая эту ужасную печень. Как бы мы ее ни приготовили, есть я ее не хочу.
Мы обуваемся и берем пальто с вешалки. Ничто из верхней одежды никому на самом деле не принадлежит, мы просто надеваем то, что нужно, когда нужно. Мои руки проскальзывают в рукава большого мужского пальто. Оно свисает у меня ниже колен.
Наша обувь хрустит по гравию подъездной аллеи, стылый воздух режет горло. Но холод – не единственное, что поджидает нас снаружи. Последние несколько недель у наших ворот тусуются банды подростков. С тех пор как все узнали новости о том, что в этой маленькой деревне всего с тремястами жителями живет сто «нас». Соотношение «нас» к «ним» довольно высоко. Пресса ушла, а подростки остались. Как пятно от воды после того, как исчез стакан. Памятный знак. И наше путешествие в «хранилище печенки» проходит совсем близко от того места, где они ошиваются.
Я щурюсь на ветру, плотнее кутаясь в пальто. Мы почти у дверей сарая. И тут – вопль со стороны ворот:
– ЭЙ, ДЕВЧОНКИ ИЗ СЕКС-КУЛЬТА!
Я бросаю взгляд на Марию, ее рука хватает мою.
– ЭЙ ВЫ ТАМ, ДЕВЧОНКИ ИЗ СЕКС-КУЛЬТА!
Издевательское рычание.
Я готова сорваться на бег, но Мария чуть тянет мою руку назад.
Не показывай им страха, читаю я в ее жесте.
Да, она права.
– ЭЙ, ДЕВЧОНКИ ИЗ СЕКС-КУЛЬТА! СДЕЛАЙТЕ НАМ МИНЕТ!
Я толкаю дверь сарая. Ввалившись внутрь, мы взрываемся хохотом. Это тихое хихиканье, почти болезненное.
– Ты их видела? – спрашиваю я, задыхаясь.
– Да, краешком глаза, – говорит она.
– Как думаешь, сколько им?
– На пару лет больше, чем нам? Может, четырнадцать, пятнадцать? – предполагает Мария.
Кажется, она понимающе улыбается.
– Ты думаешь, они опасны? – спрашиваю я.
– Нет, вряд ли… А ты? Все равно они мерзкие. Минет, ха-ха-ха!
В «Письмах Мо» полно минетов, так что мы точно знаем, о чем просят эти мальчики.
– Мне понравились их пальто, – говорю я, распахивая дверцу морозильной камеры.
– Ага…
Я чувствую ее взгляд, затем смотрю, как она оглядывает нашу собственную одежду. На нас обеих черные кеды, резиновые, без носков. Длинные шерстяные джемперы ниспадают поверх хлопковых мешковатых легинсов. Образ завершают большие пальто мужского размера. Свитер Марии свисает с груди, которой ее недавно наградил начавшийся пубертат, а затем покрывает остаток ее крошечного тела. Мне сейчас двенадцать, но я все еще нелепо худая и маленькая. Я приглаживаю джемпер, свисающий ниже колен, подобно большому шерстяному носку.
– У них, должно быть, нет лучшего занятия, чем сидеть у наших ворот, – говорит Мария, переходя к другой морозильной камере, чтобы вытащить замороженные пакеты с мясом. – Должно быть, мы – самое интересное, что с ними происходит.
Я с ней согласна.
– И, может быть, им не приходится вырезать нарывы из просроченной печенки, – добавляет она.
– Наверное, им скучно, – говорю я.
– Ариэль говорил мне как-то, что системитские подростки получают кое-что, это называется «карманные деньги», – продолжает Мария.
– Что это? – спрашиваю я.
