Я шмыгнула обратно к себе в комнату, закрыла дверь и притворилась, что сплю, чтобы замести следы. А потом я услышала слова, которых ждала весь день: «Время выметаться».
«Время выметаться» следует после «тихого часа» – один час снаружи, когда мы бежим в лес сражаться, тренируясь быть солдатами Конца времен. Но сегодня почти сорок градусов, раскаленная жара, и все внимание будет приковано к бассейну. В этом доме, как и во многих других домах в Южной Африке, есть бассейн. Призыв «выметаться» похож на зов сержанта или щелчок пальцев гипнотизера – он помогает мне сконцентрироваться, и все остальное перестает иметь значение.
Я пробежала через дом, через гостиную, стеклянные двери которой ведут к желанной влаге, обещающей свежесть и прохладу. Промчалась мимо мамы и сестер, прыгнула в бассейн. Вода окружила меня, перекрыв детский гомон, шум сада и африканского дня. Все мое тело мгновенно охладилось, избавившись от липкой пленки пота. Взглянув наверх, я увидела, как солнечный свет и сад нависают надо мной разноцветными миниатюрными формами, словно кусочки мозаики, такие спокойные и красивые. Однако среди этих фигур в бассейне (в моей голове) плавают и украденные «деньги проститутки за Иисуса». Все здесь, вокруг меня, в изысканном единстве. Мой разум немедленно охватывает страх; я знаю, что для меня будет значить эта сцена. Мне хочется навеки остаться тут, на дне, не подниматься на поверхность. Но под воду ныряет большая рука, к доносящимся до меня звукам сада добавляется жара, и я узнаю, насколько для моего отца важны деньги – всегда были.
Я возвращаюсь в настоящее. Это ограбление мне даром не пройдет. Быть схваченной сейчас даже хуже, чем тогда, в детстве.
Не требуется много времени, чтобы найти кожаный кошелек с тремя банкнотами и парой монет. Не уверена, не окажется ли более подозрительным, если он пропадет, поэтому я беру одну из банкнот. Мне нужна приличная сумма – какое-то время не хочу делать этого снова.
Я быстро укладываюсь в постель, чтобы замести следы. Украденная банкнота отпечатывается на моей крепко сжатой ладони. Я спрашиваю себя, насколько сохранится греховный оттиск. Немного погодя, когда выключают свет, я засовываю банкноту между матрасом и деревянной решеткой кровати. Первая часть моего плана выполнена. Я натягиваю одеяло на лицо, сердце все еще колотится.
Я уверена, что не буду спать этой ночью. Я согрешила.
Но я сплю. И сплю хорошо.
* * *
Следующий день я провожу в ожидании подходящего момента. И вот он – сейчас.
Я выскальзываю через заднюю дверь, сосредоточенно глядя в глубину сада. Иду вперед, избегая тропинок – там гравий. Звук грохочущих по нему шагов слышен издалека, будто естественная сигнализация.
Я проберусь кружным путем через поля.
Влажная трава скрипит у меня под ногами, я бегу, холодный воздух бьет в лицо и заполняет легкие. И так же остро, как холод, меня ударяет осознание того, что впервые в жизни я самостоятельно ушла из дома. Я фантазировала об этом с раннего детства. О том, как буду бежать, пока все, что у меня внутри, не заполнится миром снаружи, как с каждым шагом станет увеличиваться расстояние между мной и ними. Когда я была маленькой, я рисовала карты пространства за пределами коммуны – ну, как я его представляла. Упаковывала свои вещи и ждала, пока не выключат свет. Затем сидела на полу, отчаянно пытаясь не заснуть, чтобы дождаться, пока взрослые улягутся, и тогда сбежать. Но это приводило лишь к тому, что я просыпалась с рассветом, по-прежнему сжимая в руках пластиковую сумку с носками, футболкой и скомканным рисунком «внешнего мира».
Утро после очередного неудавшегося побега.
Мой марафон сегодня был долгим. Поддерживать активный темп мне помогают страх и ощущение свободы. Я мчусь по тропинке к центру деревни.
Отдышись.
Притормозив, я подхожу к небольшому круглосуточному магазину; ощущение, как будто от бедер отскакивают искры. Я бывала в этом магазине прежде, но никогда – одна. Я прохожу внутрь, комкая в руке смятые деньги, окутанная теплом и восхитительными ароматами – смеси свежих фруктов и сладостей.
– Доброе утро, – голос продавца бьет по нервам.
На его выбритом лице любезная улыбка. Он выглядит чистым, как будто каждый день принимает душ. До меня доходит, как я, должно быть, выгляжу с его точки зрения, – взмыленный, запыхавшийся, растрепанный ребенок в одежде с чужого плеча. Продавец должен знать, откуда я. Всем жителям деревни известно, что по соседству с ними живет «секс-культ». Но при взгляде на меня в облике продавца ничего не меняется. Он будто бы не увидел ничего необычного.
Дыши спокойно.
– Доброе утро, – неуверенно отвечаю я, выдавливая улыбку на вспотевшем лице, пытаясь подражать спокойствию продавца.
Веди себя так, как будто для тебя это тоже совершенно нормально.
– Вам чем-нибудь помочь? – спрашивает он, касаясь своей плоской кепки.
– Мне нужно что-то кислое, – говорю я, мой американский акцент – как бельмо на глазу в его английском магазине.
– Ну, – он улыбается, – давай посмотрим, что у нас есть.
Он терпеливо указывает на кислые товары: «Горький лимонад – кислый, – говорит он, держа пластиковую бутылку. – Лимонник, – продолжает, указывая на торт. Затем он демонстрирует мне банку крошечных маринованных огурцов, пару пакетов чипсов со вкусом уксуса, кислые конфеты и, разумеется, лимоны. Он ни разу не спросил, зачем мне нужно кислое, он просто показывает товары, как будто я пришелец с другой планеты, который впервые увидел британскую еду. Возможно, так и есть.
Я хватаю все, кроме сладостей, разглаживаю деньги и протягиваю продавцу. Он смотрит на меня ласковым взглядом и говорит:
– Ты сможешь заплатить мне оставшуюся сумму, когда придешь в следующий раз, не беспокойся.
Теперь осталось только вернуться назад.
* * *
Тем же поздним вечером я лежу в комнате девочек. Свет выключен, и помещение уже заполнено сонным сопением. В темноте слышен гневный шепот Кейт и голос ее лучшей подруги, Ариэль. Кейт съела то, что я ей принесла, и ее не вырвало. Возможно, поэтому у нее есть силы на разговоры. Я видела, что несмотря на то, что ей плохо, Кейт делается все более сердитой. Там, в глубине, под ее измученностью и слабостью, кипит внутренняя сила. Я помню эту ее пламенную личность с тех времен, когда Кейт была совсем ребенком. После этого она годами пыталась не отсвечивать. Но ей сейчас шестнадцать, она беременна, и, возможно, заново увидела все то, что с нами происходит. Увидела глазами матери.
– На что они рассчитывали? – шепчет Кейт.
– Я знаю, знаю, – это Ариэль. (Ариэль – ее Мария, ее родственная душа.)
– Они что, не думали о последствиях? Они ждали, что им сойдет с рук то, что они с нами сделали? Им не приходило в голову, что будет, когда мы вырастем и начнем уходить? – голос Кейт разносится по темной спальне.
