В 1950-е годы в международные воды впервые стали выходить крупные рыболовецкие флотилии. Юридически они работали в нейтральных водах, где можно было ловить рыбу сколько угодно, без ограничений. В практически неэксплуатируемых водах поначалу уловы были очень большими. Но буквально через несколько лет вылова в любом районе забрасываемые сети стали возвращаться почти пустыми. Флотилии перемещались. В конце концов, разве океан не огромен, не безграничен? Если посмотреть сведения об уловах за эти годы, можно проследить, как отдельные участки океана один за другим буквально очищались от рыбных запасов. К середине 1970-х годов осталось лишь несколько продуктивных районов – у восточного побережья Австралии, южного побережья Африки, на востоке Северной Америки и в Южном океане у берегов Антарктики
[14]. К началу 1980-х годов рыболовство по всему миру стало настолько неприбыльным, что страны с большим флотом вынуждены были оказывать рыбакам финансовую поддержку, по сути, платить им за перелов
[15]. К концу ХХ века человечество выловило 90 процентов крупной рыбы из Мирового океана.
Ориентация на самую крупную, самую ценную рыбу наносит особый ущерб. Этим не только уничтожается рыба из верхней части продуктовой цепочки, такая как тунец или рыба-меч, но и удаляются крупнейшие представители внутри популяции – самая крупная треска, самый крупный окунь. В рыбной популяции размер имеет значение. Большинство рыб открытого моря растут всю жизнь. Репродуктивный потенциал самки обусловлен ее массой. Крупные матери производят непропорционально больше икринок. Таким образом, ликвидируя всю рыбу больше определенного размера, мы ликвидируем наиболее эффективных производителей, и вскоре популяция гибнет. В районах, где велось наиболее интенсивное рыболовство, крупной рыбы уже не осталось.
Эта охота за рыбой – игра в кошки-мышки, которая совершенствовалась многими поколениями рыбацких сообществ на всех морских берегах. Как всегда, при нашей несравненной способности решать проблемы, мы придумали множество разнообразных способов ловли рыбы. Стали строить суда, приспособленные к конкретным морям и погодным условиям, изобрели навигационное оборудование – от простых карт до морских хронометров, сохраняющих точность хода при самых жестоких штормах. Предположения о том, где и когда активизируется морская жизнь, можно получить у старых рыбаков или использовать высокотехнологичные эхолоты. В погоне за рыбой мы разработали сети, которые можно буксировать по воде, сети, дрейфующие по течению, сети, которыми окружают косяк рыбы, после чего стягивают внутрь, сети, которые забрасывают в море с воздуха, и сети, которые тонут и соскребают морское дно. Мы измерили глубину всего океана, нанесли на карты скрытые подводные горы и континентальные шельфы и теперь знаем, где ждать. Мы ловим с динги, каноэ и кораблей, которые могут месяцами находиться в море, выставляем в море стены из сетей протяженностью в мили и вылавливаем сотни тонн рыбы за один заброс.
Мы стали слишком умелыми рыболовами. Причем это произошло не постепенно, а – как с китами и уничтожением влажных тропиков – внезапно. Экспоненциальный рост – особенность культурной эволюции. Изобретения накапливаются. Если взять дизельный двигатель, GPS и эхолот, возможности, которые они предоставляют, не складываются, а умножаются. Но способность рыбы к воспроизводству ограничена. В результате мы выловили практически всю рыбу в прибрежных водах.
Изъятие целых популяций рыб из Мирового океана – занятие безрассудное. Пищевые цепочки в океане сильно отличаются от тех, что на суше. На земле может быть лишь три звена: трава – антилопа – лев, в океане обычно цепочки из четырех, пяти или более звеньев. Микроскопическим планктоном питается едва видимый зоопланктон, его, в свою очередь, поедает рыбная мелочь, которая затем становится пищей для ряда рыб все больших размеров со все более большими ртами. Такую расширенную цепочку можно наблюдать при охоте на рыбные шары, и она является самоподдерживаемой и саморегулируемой. Если один вид рыб среднего размера исчезает, потому что они очень нравятся нам на тарелках, то тех, кто находится ниже в пищевой цепочке, оказывается чрезмерно много, а те, кто выше, могут начать голодать, потому что сами не в состоянии питаться планктоном. Такие проявления краткосрочных, тонко сбалансированных всплесков жизни в «горячих точках» начинают встречаться все реже и реже. Питательные вещества опускаются из верхних слоев океана в мрачные глубины и остаются там – это чистый убыток, который терпят обитатели верхних слоев на протяжении тысячелетий. Когда «горячих точек» становится меньше, океан начинает умирать.
Честно говоря, со временем мы были вынуждены – из-за роста нашей численности – становиться все более искусными рыбаками. С каждым годом не только увеличивалось количество ртов, которые надо кормить, но и сокращалось количество рыбы, которую можно выловить. Сообщения и документы не очень далеких времен – XIX и начала ХХ столетий – описывают океан, который мы сейчас не узнали бы. На старых фотографиях изображены люди по колено в лососе. По сообщениям из Новой Англии, к берегу подходили такие большие косяки рыбы, что местные жители могли бродить по воде и вылавливать ее столовыми вилками. В Шотландии рыбаки протягивали леску с четырьмя сотнями крючков и почти на каждом находили по камбале
[16]. Наши не очень далекие предки рыбачили с такими простыми снастями, как крючки и сетки из хлопка. Мы теперь пытаемся поймать что-нибудь съедобное с помощью таких технологий, от которых у них захватило бы дух.
Сегодня в морях стало меньше рыбы. Мы этого не осознаем из-за явления, которое называется синдромом смещения базовых линий. Каждое поколение определяет норму на собственном опыте. Мы предполагаем, что может дать нам океан, судя по популяциям рыб, известных нам на сегодня, не представляя, как выглядели эти популяции раньше. Мы ждем от океана все меньше и меньше, потому что не знаем на собственном опыте, какие богатства он когда-то предоставлял и на что способен в будущем.
