Восстановление суши
Когда-то бо́льшая часть старушки-Европы была покрыта густыми, темными лесами. Для мелких, недавно образовавшихся земледельческих общин, разбросанных по всему континенту, лес представлял собой нечто враждебное, препятствие, мешающее создавать скудные поля и выращивать пропитание. Лес воспринимался как жуткое место, населенное своенравными духами и дикими зверями. Взрослые рассказывали детям страшные сказки на ночь и говорили, что одним в лес ходить нельзя – их там ждут злые колдуньи, съедят волки на ужин, а уж потеряться навсегда – это проще простого. Лесорубы и охотники, осмеливающиеся покорять лес, считались едва ли не героями.
Земледельцы давно ушедших веков прилагали все силы для борьбы с лесом. Сжигали и выкорчевывали заросли вязов, дубов и каштанов, рубили сосны, оттесняли подлесок от берегов рек на края долин. Убивали диких животных и украшали их головами-трофеями стены жилищ. Попутно учились обрабатывать деревья, срубая под корень заросли орешника и ивы, чтобы делать из тонких гибких стволов крыши, ограды и каркасы для лежанок. Расчищенные от леса участки увеличивались, страхи постепенно рассеивались.
Уничтожение лесов – дело рук человека, и это символ нашего господства. Связь между прогрессом и уничтожением лесов настолько тесная, что для ее демонстрации есть признанная модель: лесной переход. Этот процесс, характерный для всех развивающихся стран, описывает сначала сведение лесов, а затем их восстановление. Когда человеческая популяция невелика и разбросана по мелким общинам, ведущим натуральное хозяйство, она не способна ни на что большее, кроме как на фрагментирование леса. Но это несет в лесистую местность свет и ветер, что изменяет условия естественной среды обитания и влияет на видовой состав. Чем сильнее дробится лес, тем труднее ему поддерживать свое первоначально сложившееся сообщество.
Когда земледельцы начали продавать свою продукцию, появилась рыночная экономика; земледелие, соответственно, превратилось в бизнес, и количество и размер полей стали увеличиваться. Стоимость культивируемых земель быстро росла, а остающийся лес стал целью истребления. Огромные леса очень быстро сократились до отдельных лесистых участков и полосок между полями.
Со временем культура земледелия привела к росту урожайности, а крупные и мелкие города стали привлекать все больше сельского населения, которое перенимало городской образ жизни. Возник импорт сельскохозяйственных культур и древесины. Потребность в земледелии постепенно стала сокращаться. Первыми начали исчезать маргинальные хозяйства, и лес стал возвращаться.
В процессе лесного перехода перед началом Второй мировой войны значительная часть Европы перешла к стадии восстановления лесов, площадь которых увеличивалась. Аналогичный процесс в первой половине ХХ века наблюдался и в восточной части Соединенных Штатов, где после прибытия европейцев леса уничтожались с невероятной скоростью. С 1970-х годов и по настоящее время восстановление лесов происходит в западной части Соединенных Штатов, в некоторых странах Центральной Америки, местами в Индии, Китае и Японии. Важно отметить, что одной из самых существенных причин постепенного восстановления лесов в этих странах стало то, что они, благодаря глобализации, во все больших масштабах занимаются импортом сельскохозяйственной продукции и древесины из менее развитых стран. Поэтому неудивительно, что в тропиках продолжается активное сведение лесов. Получение дохода от продажи пальмового масла, говядины и древесины в богатые страны стимулирует вырубку самых древних и глухих лесов на планете – тропических джунглей. В наших интересах как можно скорее завершить этот этап, к сожалению, мы не можем позволить себе ждать. Если лесной переход в джунглях продолжится такими же темпами, как сейчас, переход углерода в атмосферу, а многих видов животных и растений – в учебники ботаники, зоологии и истории обернется катастрофой, причем для всего мира. Мы должны остановить ликвидацию лесов немедленно, а благодаря инвестициям и торговле поддержать те страны, которые еще не до конца вырубили свои леса, чтобы они смогли извлечь пользу из своих же ресурсов, не теряя их.
Это, конечно, легче сказать, чем сделать. Сохранение нетронутых земель – совсем не то же самое, что сохранение нетронутых морей. У океана владельцев нет. Территориальные воды находятся во владении определенных стран, и в их отношении серьезные решения могут принимать правительства. Суша, с другой стороны, это место, где мы живем. Она разделена на миллиарды частей различной величины, которые принадлежат, продаются и покупаются множеством коммерческих, государственных, частных и общественных субъектов. Стоимость земли определяется рынком. Суть проблемы в том, что сегодня нет способа вычислить стоимость нетронутых земель и экосистемных услуг, которые они оказывают в локальном и глобальном масштабах. На бумаге сотня гектаров нетронутых джунглей стоит меньше, чем плантация масличных пальм. Поэтому урвать еще кусок у природы выглядит прибыльным делом. Единственный реальный способ изменить ситуацию – изменить систему ценностей.
На это направлен разработанный Организацией Объединенных Наций механизм REDD+
[67]. Это способ определить реальную стоимость остающихся в мире влажных тропических лесов через оценку гигантского объема углерода, что они запасают. Проект дает возможность предложить населению и правительствам стран, которые сохраняют леса в первозданном состоянии, определенную компенсацию, частично в виде углеродных квот. Теоретически REDD+ должен работать. Однако на практике сложность землевладения и стоимость вызывают различные вопросы. Коренное население возражает на основании того, что механизм REDD+ низводит ценность лесов до простой суммы долларов и стимулирует развитие новой формы колониализма. Деньги, которые можно заработать на лесах, будут привлекать так называемых углеродных ковбоев из других стран, которые бросятся скупать джунгли, как только те начнут повышаться в цене. Другие опасаются, что при создании системы компенсации углеродных выбросов в тропиках крупная промышленность станет использовать механизм REDD+ как способ оправдания продолжающегося использования ископаемого топлива.
Грустно признавать, но как только что-то приобретает ценность, оно тут же порождает человеческую жадность. Однако существующие проекты REDD+, реализуемые в Южной Америке, Африке и Азии, показывают, что есть надежда усовершенствовать этот метод. Нам действительно нужно нечто типа REDD+. Это смелая попытка обратить внимание на фундаментальную недооценку природы, и ее необходимо продолжать. Глубинную истину мы все инстинктивно понимаем. Последние леса, джунгли, поля и болота Земли, по сути, бесценны. Это кладовые углерода, которые мы не можем себе позволить открывать. Они оказывают нам экосистемные услуги, без которых нам не выжить. Они сохраняют биоразнообразие, которое мы не должны потерять. Как все это представить в нашей системе ценностей?
Возможно, нам следует сменить валюту. Опасность оценки природы исключительно по количеству углерода, которое она захватывает и хранит, заключается в том, что таким образом углерод становится для нас единственной ценностью. Это чрезмерно упрощает ценность природы, но еще хуже то, что может навести на мысль о том, что плантации быстро растущих эвкалиптов имеют такую же ценность, как богатый биоразнообразием лес. Мы можем решить использовать сельскохозяйственные земли, ненужные для производства продовольственных культур, под монокультуры биоэнергетического топлива, а не для восстановления лесных массивов. Захват и хранение углерода очень важны, но это не все, это не остановит шестое массовое вымирание. Для создания устойчивого и благополучного мира мы особенно должны заботиться о биоразнообразии. В конце концов, если мы увеличим биоразнообразие, мы по умолчанию максимизируем захват и хранение углерода, поскольку чем большим биоразнообразием отличается ареал обитания, тем лучше он функционирует.
