Не думай, что я не терзаю себя долгими ночами за то, что не пошла и не застрелила этого Порослаи, когда он не позволил мне привести Еву и спрятать у себя. Но что я могла тогда сделать? Сейчас, когда уже поздно, сейчас-то я знаю, что да, много чего могла бы! До последнего мгновения я не могла избавиться от того тупого, буржуазного, слепого убеждения, что нахожусь на службе, а значит, должна подчиняться. Вместо того, чтобы все бросить и уйти с Евой куда угодно, где нас не знают, чтобы все свои деньги, которые до тех пор собрала, истратить на фальшивые документы для нее. Ты знаешь, что дело было не в деньгах, а в моей инертности. Дело было в том, что маленький, серый человечек, каким являюсь и я, меряет себя только повседневностью. И вот здесь я, дорогая моя Агика, здесь я потерпела провал. И провал этот – даже более страшный, чем твой! А следовательно, и более роковой, потому что я не осознала все возможности той ситуации, которые давала мне моя принадлежность к «арийцам». Да, это так, потому что я была старая безмозглая кляча, мелкая церковная крыса, я считала, что если я – порядочный человек, то не могу заключить фиктивный брак с официантом, которого нашел твой отец, или, если не хватало денег на хозяйство, добавить из своих. Короче говоря, дело в том, что я всю свою жизнь слишком всерьез воспринимала Десять заповедей. А ведь ты-то знаешь, что немногие умеют чувствовать так, как я. Ты знаешь, что наши с тобой отношения совсем не были похожи на обычные отношения гувернантки и ученицы, но ты знаешь также, что Еву я любила больше, чем кого-либо на этой земле. Видишь, вот за это я себя виню! Чувствовать и любить я умею так, как, может быть, никто другой, а вот действовать – не смогла. Я так же, как все другие, лишь смотрела беспомощно, что происходит, что происходит с вами и с Евой, и ни разумом, ни силой не помешала этому. Конечно, поняла я это слишком поздно, когда уже ничего нельзя было сделать, когда, после ужасных хождений по мукам, добралась домой, к матери. И уже совершенно не имеет значения, по сравнению с этим ужасом, что я с семьей Порослаи бежала от русских, хотя должна была бы целовать землю, следы сапог первого же русского, который освободит нас от Гитлера. Две недели мы добирались на подводах до Пешта. В Пеште я стала искать старых знакомых, но никого не нашла. Я даже не спрашивала, что с ними стало, – наверняка то же самое, что со всеми, кого я любила. Позже, когда власть перешла в руки Салаши, Порослаи бежали за Дунай, но я уже не могла оставаться с ними. Я попросилась на машину какого-то эээ венгерского офицера, который довез меня до Вены. Все, что я скопила за свою жизнь, а ты знаешь, это было не ахти что, всего лишь плоды работы целой жизни, – забрали у меня эсэсовцы. В том числе и драгоценности твоей матери. Теперь у меня ничего нет. Одета я в Бог знает во что, и уже несколько раз готова была пойти на улицу, просить милостыню для матери. Но этого я все-таки не сделаю, потому что боюсь замерзнуть, а в комнате у нас тоже холодно. Обычно я хожу к реке, вылавливаю какие-нибудь куски древесины, мы их сушим и варим обед. Вот, Агика, это все, что я могу написать о себе. О эээ будущем я не думаю; мечтаю, может быть, лишь о том, чтобы однажды вместе выплакаться на груди друг у друга. Других желаний, других планов у меня нет. Буду держаться, пока жива мать, и это примерно все, что я могу для нее сделать.
Очень хотела бы, чтобы ты наша свое место в жизни. У тебя есть цель, у тебя есть муж. Ты молода, и у тебя есть способности. Попытайся работать, я знаю, это очень трудно, но все же думаю, работа – для тебя единственное, что может сделать жизнь сносной.
Надеюсь, вы оба здоровы. Много думаю о том, что все, через что вы прошли, наверняка не останется бесследным. Особенно это касается твоего мужа, который так много страдал!
Не буду тебе говорить, знаю, ты и так это сделаешь: попробуй через своих заграничных друзей помочь нам. Сожалею, что еще и этим обременяю тебя, но прошу я об этом только ради матери. Да хранит тебя Господь, обнимаю тебя и твоего мужа с прежней любовью.
Эта книга должна восполнить одно из самых больших упущений венгерского книгоиздательства. Во многих странах мира ее считают одним их самых значительных шедевров литературы, посвященной Холокосту. Бела Жолт, писатель и журналист, живший в Надьвараде, после принятия антиеврейских законов не смог продолжать свою деятельность. Его забрали в трудовые батальоны, он попал на Украину, оттуда – домой, затем в варадское гетто, позже – в Берген-Бельзен, где и застало его освобождение. Роман, написанный Белой Жолтом, это не художественные мемуары. Роман этот – жестокие, порой почти невыносимые, искренние воспоминания, которые невозможно читать спокойно. Порой речь в нем идет о людях, которые радуются мучениям друг друга. О жандармах, беспощадных, до садизма, и при этом страшащихся возмездия. О предательстве, об отчаянии, о вновь и вновь поднимающей голову призрачной надежде. И о причине и цели всего этого, которые можно обозначить двумя словами: ограбление евреев.
Тот, кто прочитает книгу «Девять чемоданов», поймет, почему с тех самых пор не могут прийти в себя от кошмарного сна многие европейские страны.
Вся родные жены Белы Жолта погибли; и среди них – Ева Хейман, чей дневник, написанный в гетто, вышел уже на многих языках, по-венгерски – под названием «Ева, доченька».
