Так что я целыми днями только плакала и молилась, чтобы все уже кончилось и Аги все уладила, и чтобы бабушка не ругалась со всеми и не хлопала дверью. Дедушка за эти два месяца так похудел и постарел, что его никто не узнавал, и даже на улицу старался не выходить, стыдно ему было, что он до такого дожил, он, который всю жизнь столько работал и ко всем был так добр. Он даже заболел из-за этого Сепешвари. Получил опоясывающий лишай и так мучился, что смотреть на него было больно. Но Аги мы об этом по телефону не сообщили, потому что она еще подхватилась бы и примчалась к дедушке, а значит, некому было бы хлопотать насчет аптеки, хотя дедушка только на нее и надеялся. Я уж думала, если эта история с Сепешвари затянется, то мы все умрем.
И вот однажды вечером – было первое декабря, я это потому запомнила, что у Аги 2 декабря день рожденья, – в общем, витязь Сепешвари получил от витязя Райнаи письмо, и ему пришлось тут же убраться из дедушкиной аптеки. Витязь Райнаи писал, что произошла ошибка, что дедушка – вовсе не ненадежный еврей, никогда не был защитником румын, а наоборот, всегда был добрым венгром. Я тогда подумала, это – потому, что дедушка всю жизнь, пока здесь были румыны, состоял в Венгерской Партии и давал очень много денег этой Венгерской Партии, потому что в Вараде было много таких венгров, которые не могли или не хотели учиться румынскому языку, а значит, не могли работать. Венгерская Партия каждый месяц собирала деньги для таких людей, и дедушка всегда им давал. И вообще дедушка всем дает денег, кто просит. В городе все это знали, и когда витязь Сепешвари завладел аптекой, реформатский епископ, а с ним католический епископ и священник евангелической церкви написали письмо витязю Райнаи о том, каким добрым венгром был дедушка в те времена, когда здесь хозяйничали румыны. В ратушу, к витязю Райнаи, даже пришла делегация венгерских рабочих, просить, чтобы аптеку вернули дедушке. Я думала, поэтому дедушке и отдали аптеку. Но потом я узнала, что дедушке пришлось заплатить витязю Райнаи пять тысяч пенгё. Правда, у дедушки не было пяти тысяч пенгё, и тогда мы продали рояль. Я очень испугалась, когда пришли за роялем. Но дедушка сказал, что рояль сильно расстроен и его увозят к настройщику. Я ничего не могла понять, потому что бабушка играет на рояле очень хорошо, правда, играет она редко, а пока в аптеке сидел витязь, у нее не было настроения. Аги тоже училась играть на рояле, когда была девочкой, но она терпеть не могла всяких упражнений, так что бабушка в конце концов сказала, что не стоит ее учить. Поэтому Аги и меня не заставляет учиться: боится, что я тоже возненавижу все эти гаммы. В общем, первого декабря, в семь часов вечера, Сепешвари, весь красный от злости, удалился из аптеки. Но, уходя, пригрозил дедушке: он, витязь Сепешвари, позаботится, чтобы дедушка не в своей постели умер, а по-другому. Я думала, умереть можно только в своей постели. Но кто-то нам рассказывал, что Марта и ее родители, когда их увезли в Польшу, умерли вовсе не в своей постели: их застрелили немцы. Правда, бабушка Марты об этом не знает, она так с тех пор и чистит на галерее фрак дяди Мюнцера; соседи говорят, она при этом еще и разговаривает с фраком, – конечно, говорит только она. Если бы она знала, что они умерли, она бы, конечно, фрак не чистила. Надеюсь, витязь Сепешвари не думает, что немцы и дедушку застрелят? Но дедушку же не могут увезти в Польшу, потому что он родился в Капошваре, а прадедушка – в Табе, и все это – территория Венгрии. А второго декабря витязь Райнаи уже не был комендантом города, пришла гражданская администрация, которую мы так ждали и которую Аги устроила в Пеште, чтобы нам бесплатно вернули аптеку. Вечером 2-го декабря Аги и дядя Бела приехали из Пешта. Я думала, у нас будет веселый день рожденья, но ничего не вышло, потому что Аги все время выбегала из столовой в детскую, падала на мою постель и громко рыдала, и все повторяла: что эти звери с ним сделали! За каких-то два месяца он стал немощным стариком. Но перед дедушкой Аги старалась не плакать. Правда, он не мог не заметить, что она с трудом сдерживает слезы. Он все время гладил ее по голове и говорил: выздоровею я, дочка, вот увидишь, скоро я приду в себя, мы с тобой повеселимся еще! Как, помнишь, в Италии. Когда Аги была девушкой, они с дедушкой летом часто куда-нибудь ездили. Дедушка любил с ней путешествовать, хотя Аги не любила ложиться спать вовремя, ей хотелось всю ночь танцевать, а по утрам она так далеко заплывала в море, что бедный дедушка все время боялся, что ее загрызет акула. Из-за рояля Аги была просто в отчаянии: она считала, Райнаи знал, что 2-го декабря он уже не будет комендантом, и хотел только деньги у дедушки выманить.
Но дедушка ни о чем не жалел, его только боль мучила, и выглядел он очень усталым. Бабушка же то и дело принималась толковать дяде Беле, что от венгерского полковника она такого не ожидала– дело в том, что витязь Райнаи этот был полковник, – не ожидала, что он такой же, как румыны. Бабушка часто говорит, что румыны только и думают, как бы денег урвать, даже если им ничего не полагается. Слава Богу, милый мой Дневничок, потом все немного успокоились, хотя я эти дни не могу забыть. В столовой то место, где стоял рояль, так и осталось пустое, и мне иногда снится, что в аптеке опять сидит витязь Сепешвари, в таких случаях по утрам подушка у меня мокрая от слез; когда Юсти была еще у нас и спала вместе со мной, она меня даже будила по ночам, потому что во сне я кричала, – что именно, Юсти не могла разобрать, но точно слышала, что я выкрикиваю имя Сепешвари. Ну вот, милый мой Дневничок, теперь и ты знаешь, что это была за история, с витязем Сепешвари! Вчера я немного поперелистывала твои страницы, и так мне стало себя жалко! Потому что очень уж мало пишу я такого, чему и ты был бы рад. Хотя у меня бывают не только несчастья, но и радости. Например, сегодня я счастливая, потому что мы дома все вместе. После обеда даже папа пришел, навестить Аги и дядю Белу, и они разговаривали, словно добрые друзья. Аги все время говорит мне, что на папу она никогда не сердилась, и объясняла мне, что папу я должна любить так же, как ее, потому что, хоть они и разошлись, они все равно – мои родители. Пока, Дневничок, мне надо домашнее задание делать: с тех пор, как Аги и дядя Бела приехали, у меня вообще почти нет времени учиться. Не хватает еще каких-нибудь неприятностей в школе.
17 марта 1944 года
Сегодня у меня опять плохой день, милый мой Дневничок. Но не здесь, не дома, а у папы. После обеда я была у него, мы разговаривали о всяких вещах, я ему рассказала и про Пишту Вадаша, но папа тут же надулся. Он сразу обижается, если ему что-то не нравится. Надо сказать, Аги в таких вопросах куда умнее, она не делает козью морду. Хотя Аги, когда слышит про Пишту Вадаша, тоже не очень-то радуется, но у папы, честное слово, взгляды какие-то прямо допотопные. Аги согласна со мной, что человека нужно оценивать по тому, чего он стоит, а не копаться, кто у него родители, подходящая ли «семья». Аги говорит, родословная важна для лошадей и собак, а вовсе не для людей. Родителей мы себе не выбираем, выбираем только друзей. Это я где-то читала, не помню, где, хотя помню, что подчеркнула эти слова синим карандашом, потому что они показались мне очень правильными. А еще, Дневничок, мне стало очень грустно, когда папа сказал, что собирается жениться. Я его понимаю, ему не хочется жить одному, не такой уж он молодой, но все равно было грустно. Я знаю, он в общем-то ухаживает за женщинами, я его часто вижу в кафе «Яппорт». А они все со мной очень ласково разговаривают, и еще поздравляют папу, какая у него красивая дочка. Кое-кто из них мне даже дарил что-нибудь, в таких случаях я всегда думала: ну, точно, эта очень хочет, чтобы папа на ней женился. А я, милый мой Дневничок, всех их терпеть не могу, кроме Евы Балог. Ее я люблю. Она – пештская девушка, очень милая, и к тому же учительница физкультуры. Когда я была в Пеште, она меня один раз даже позвала с собой гулять, мы с ней были на острове Маргит, на пляже, и катались по Дунаю на лодке. Она такая умная, такая воспитанная. Не очень, правда, красивая, но, как говорит Аги, что надо. Папе бы с ней было хорошо, и мне тоже. Потому что хоть я живу не у папы, но все-таки жена папы будет мне мачехой, а бабушка говорит, что мачеха будет папу против меня настраивать, когда я вырасту. Но Ева Балог не стала бы его против меня настраивать, потому что она меня любит. Правда, папа на ней не женился. Это бабушка Луйза не разрешила ему жениться на ней, она считает, что Ева – коммунистка. Аги тогда тоже рассердилась на папу, потому что Ева как-то пришла к ней в Пеште и пожаловалась, что папа ее бросил. Я до сих пор помню: Аги рассказывала, что папа просто бросил Еву Балог, будто зонтик в гардеробе оставил. Аги считает, что коммунистка тоже может стать хорошей женой, а для папы было бы только лучше, если бы он избавился от бабушки, потому что Ева не позволила бы, чтобы бабушка Луйза всю жизнь терроризировала папу, грозя, что откажет ему в наследстве. Потому что коммунистам плевать на наследство! Я тоже не понимаю, что плохого в том, что Ева Балог – коммунистка: по ней этого не скажешь, она точно такая же, как Аги или другие молодые женщины, и говорила много умного о всяких вещах. Я даже спросила Еву Балог, что такое коммунизм, и она мне объяснила, причем так, что я поняла. Она сказала: если бы наступил коммунизм, то войны не было бы, и евреев не притесняли бы, у каждого была бы работа и еда, а на улице не было бы нищих. Аги тоже что-то похожее говорит, хотя она не коммунистка, а социалистка. Это не одно и то же, но кое в чем сходство есть. Аги сказала: о том, что Ева Балог коммунистка, никто не должен знать, потому что тогда ее посадят в тюрьму, и еще чтобы я никому не говорила, что Аги социалистка, из-за этого у нас тоже могут быть неприятности. Я, правда, не знаю точно, какие неприятности она имеет в виду, но почти уверена: если узнают, что Аги социалистка, то в наказание опять отдадут дедушкину аптеку витязю Сепешвари. Все это, милый мой Дневничок, я только тебе рассказываю, больше я вообще никому, даже Анико, не говорила, что на свете есть социалисты и коммунисты. Анико вообще-то думает, что такое может быть только в Пеште, а в Вараде есть партия Имреди
[17] и партия нилашистов
[18], но это совсем другое. В общем, папа женится не на Еве Балог, а на Аннуш Дойч из Темешвара. Я терпеть не могу Аннуш Дойч, и если уж папа не женится на Еве Балог, тогда пускай лучше совсем не женится! Знаешь, милый мой Дневничок, я Аги больше люблю, чем папу, а папу просто ревную. По мне так Аги пускай хоть десять раз замуж выходит, я не против, но она, конечно, не выйдет замуж, потому что она и так замужем за дядей Белой и по-настоящему любит только его. Мне было всего четыре года, милый мой Дневничок, когда Аги и папа развелись, но я помню, какие они оба были тогда расстроенные. Правда, они не ругались, я, по крайней мере, не слышала. Аги мне как-то и сама сказала, что они в самом деле никогда не ругались, потому что были равнодушны друг к другу, а ссорятся скорее только те люди, которые любят друг друга. Вообще не понимаю я, зачем нужно ссориться. Я ссориться никогда ни с кем не буду, хотя с Пиштой Вадашем мне иногда хочется, потому что он не обращает на меня внимания. Знаешь, милый мой Дневничок, я для него – маленькая девочка, и я ему не нравлюсь. Анико как-то видела его в кино с Верой Петер, ей уже семнадцать лет и она учится в восьмом классе. Аги тогда сказала, не очень-то тактично было со стороны Анико, что она мне об этом сообщила; если бы не она, я бы никогда не узнала, что Пишта ухаживает за Верой Петер. Смешная эта Аги. Хотя она и говорит, что Пишта Вадаш – красив, как бронзовый буйвол, но она все-таки сердита на Анни, что та мне про это рассказала; и еще рассказала, что в антракте они курили, а Вере курить нельзя, она гимназистка, хотя уже в восьмом классе. Анни еще рассказывала мне, что Пишта купил ей бублик. Аги считает, что Анни сплетница, но ты, сказала она, все-таки продолжай с ней дружить, вот она, Аги, дружит же с тетей Борой, мамой Анни, хотя та тоже сплетница. Бабушка говорит, Аги и сама любит слушать, кто что болтает. Как-нибудь выберу случай и тоже расскажу Анико какую-нибудь сплетню, пускай она тоже позлится. Правда, Аги, когда я ей это сообщила, посмеялась надо мной и сказала: досадить Анико лучше всего, если ты убедишь ее, что тебе вовсе неинтересно знать, с кем Пишта Вадаш ходит в кино. Тогда она перестанет рассказывать тебе всякие неприятные вещи про Пишту. А папа мне сказал: не твое дело указывать мне, на ком я должен жениться, и вообще, кто такая тебе эта Ева Балог, что ты так ее защищаешь. Я ответила, что Ева Балог – умная, милая и добрая, а Аннуш Дойч – совсем наоборот. Хотя не могу, конечно, сказать, что она ко мне плохо относится. Просто чувствую, что она – совсем не такая, какой была бы Ева Балог. Тут папа совсем рассердился: ты, говорит, девчонка сопливая, которая почему-то считает себя очень умной. И вообще дурацкое это занятие – говорить с несмышленышем о таких вещах, к которым он не имеет никакого отношения. В общем, домой я пришла в слезах, а потом все рассказала Аги и дяде Беле. Они считают, что папа в принципе прав. Не знаю, что это такое – в принципе. Забыла спросить. Но я тоже права – в том, что Ева Балог для всех нас была бы гораздо лучше, это и Аги сказала, но потом замолчала, потому что дядя Бела посмотрел на нее и что-то ей шепнул, и тогда Аги сразу добавила, что все-таки с Аннуш Дойч тоже можно подружиться, она вполне порядочная девушка. А для меня главное, что я подружилась со своим отчимом, потому что я дядю Белу правда люблю, а Аннуш Дойч эту никогда, никогда не буду любить даже вполовину так же сильно. Ну, ладно, Дневничок, в самом деле пора заканчивать, бабушка уже дважды заглядывала и говорила, что мне нужно учить уроки, и вообще уже поздно, пора выключать свет.
