Когда они уже собрали достаточно красно-коричневых элементов, то принялись за строительство угловатой, но солидной конструкции, при помощи которой хотели подцепить и поднять этот странный шампиньон.
Под вечер вокруг бункера развернули магический заслон – достаточно мощный, чтобы сквозь него не проходили идущие изнутри крики. Удалось также окопать это странное нечто на добрых полтора метра вглубь. «Шампиньон» имел яйцеобразную форму, а от его поверхности уходили вниз толстые эфирные отростки, похожие не то на корни, не то на провода. Невидимые невооруженным глазом, они гнули балки, резали мундиры и влияли на слух людей, которые неосторожно на них наступали. Найденные отростки тормозили работу, приходилось все промерять, ставить заново рычаги, выкапывать дополнительно несколько кубических метров земли.
К вечеру, однако, они закончили предварительные работы и могли спокойно поужинать – естественно, не считая охраны, патрулирующей территорию.
– Я совсем не уверен, что там, внутри, и правда человек, – сказал Удалов, садясь рядом с Каетаном, с миской горячего гуляша в руках.
– Хорошо бы, окажись ты прав, – откликнулся географ, закидываясь порцией, быть может, и не самой вкусной, но горячей и сытной жижи.
– Я думаю, что это проекция, – продолжал Удалов свои мысли. – Эти бункеры – это паразиты. Тянут из земли, из ее прошлого, из крови, которая тут пролилась. У вас есть такие на Западе?
– Балроги этим питаются. – Каетан сделал паузу, потому что ему вспомнилось несколько образов оттуда, из ада. – Удерживают в Геенне целые сообщества, чтобы паразитировать на страдании. Живые аккумуляторы. Жуткие процедуры.
– Так оно наверняка и действует. Моя земля. – Удалов подчеркнул последнее слово, произнеся его чуть ли не по слогам. – Полна этого. Тут были Беларусь, Украина и Россия, фронты, ГУЛАГи, немецкая оккупация, большевицкие расстрелы. А раньше – татары и вы, ляхи, белорусские баре. И Москва. Огонь. Голод. Есть откуда брать, из чего лепить страх.
– Не думаю, что это только наросты, – включился в разговор Шернявский. – Они укоренены, и я бы не удивился, если они соединяются в большую сеть.
– Защитная система? – Каетан выскреб миску, а потом еще и прошелся по дну корочкой хлеба. – Типа детекторов?
– Ага, возможно… – Шернявский покивал. – Но я бы, скорее, ставил на стабилизаторы Тумана. Как наши менгиры или березы.
– Черные поступают точно так же. Выкачивают из людей страх и превращают его в… – Каетан заколебался в поисках подходящего слова, – в отходы. Размещают те на границах. Войдешь в поле поражения такого знака, и тебе вывернет наизнанку мозг.
– Так что, Восток и Запад не настолько уж и разнятся, юноша? – улыбнулся Удалов.
– Ну, пожалуй. Ну почему у нас не открылся Переход, как у проклятых эскимосов?
– Такая судьба, дружище. А когда тут было хорошо?
– А что с теми эскимосами? – заинтересовался Шернявский. – Я не слышал.
– План Океана…
– А, ну да, верно.
Каетан помнил – синева по самый горизонт, теплый флюид, в котором человек воспаряет и может плыть в любом направлении, дыша, не пойми как, этой субстанцией. Вдали сверкающие сооружения, в том числе древняя конструкция, переливающаяся всеми цветами радуги, что называлась Великим Рифом. Однажды он к нему поплывет. Да наверняка, когда решит здесь все свои дела. Найдет сестру и заберет ее туда, в большое плаванье в тепле и запахах, в густой нематериальной жидкости, посреди парящих там не-существ.
Эльфы избегали Плана Океана, но утверждали, что для людей он не опасен, особенно сейчас, когда обитавшая там раса уже не существует и от нее остались только руины или же – и этого фрагмента объяснений эльфов Каетан понял не слишком хорошо – скелеты. Большой Риф.
Пробой в Океан открылся в Гренландии. Говорили, что его использовали для туристов. Американцы, которые после гибели Дании взяли остров под контроль, умели зарабатывать на всем даже во время страшнейшей войны в истории.
Порой Каетану казалось, что это невозможно – то, что в мире существуют места, где люди не испытывают ежедневного страха. Конечно, они вооружаются и тренируются, отправляются в бой на далекие моря и континенты, но их садики, их магазинчики, их бейсбольные поля не превратились в эфирные крепости, в узлы боевого фэн-шуя, в поля явных и тайных сражений.
Из-за воспоминаний об Океане и мыслей о безопасности внутренних штатов США он на миг позабыл, где находится. Сидел у огня сытый, довольный, на каремате, что отделял его от холода и магии враждебной земли, был с мужественными людьми.
Он умел быстро оценивать новых товарищей и мог, если хотел, завязывать отношения, которые в нормальных условиях назвал бы приятельскими. Он научился вызывать и дарить доверие людям, которые должны были стать его товарищами на поле боя, во время странствий через неизвестные территории или хотя бы в гарнизонной столовой. На неделю, на день, на вечер. Близость, которая приводила к тому, что ради едва знакомых ему людей он был готов жертвовать жизнью, ожидая того же и от них.
– Чего-то покрепче, юноша? – Удалов махнул у него перед носом металлической флягой. В нос ударил крепкий запах алкоголя.
– И что это за шмурдяк?
– Ну-ну, никакой не шмурдяк, – обиделся офицер. – Наливка. Ореховая. Сам делал. Не хочешь – значит, не получишь.
– Да разве я что сказал, уважаемый коллега? – Каетан взял флягу из рук Удалова, сделал глоток. Наливка была горькой, аромат не мог забить силы алкоголя. Каетан громко втянул воздух и некоторое время еще чувствовал на языке и нёбе ореховый вкус.
– Хорошая.
– Ну, я думаю, – буркнул Удалов и тоже глотнул из фляги.
Шернявский до этого момента смотрел на них молча, без одобрения.
– Господа, я бы предпочел, чтобы вы не продолжали… Дисциплина…
– А мы не собираемся накиряться, полковник. – Удалов подмигнул Каетану, закрутил фляжку и положил рядом с собой. – Просто глоточек для здоровья.
– А-а-а… – Шернявский тоже протянул руку. – Если только для здоровья, то позвольте и мне.
И едва он отпил, едва прокашлялся, едва пробормотал: «Крепкая, зараза», как в лагере вскипело движение. Один из патрулей доложил, что нарушена защитная зона. Каетан вскочил с земли, принялся заряжать оружие.
– Оставь, – сказал Удалов. – Это наша работа.
– Нет, – ответил географ. – Чувствую, что это работа для меня.
Он пошел вперед.
Каетан впервые выходил в степь в одиночестве. Почти сразу потерял помощь измененной в лагере земли, оставил за собой голоса коллег, ароматы их не мытых уже несколько дней тел, запах костра. Лишь резкий вкус ореховой наливки все еще жег горло. Он погружался в коричневый мрак, активируя очередные слои невидимого доспеха.
Чувствовал, как полосы чуждой магии оплетают его, щупают, исследуют. Как отскакивают, выжженные силой нанокадабр. Под ногами чувствовал внезапное движение, словно там вились маленькие создания, разбегались во все стороны, а кто не сумел – тот погибал от прикосновения эльфийских чар.
